Кровные узы

Последние четыре дня над городом висело одеяло пропаренного солнцем воздуха. Минувшей зимой из дворца поступил приказ вывесить ложные знаки, предупреждающие о чуме. А затем в сухую весну зараза вырвалась-таки из затхлых сточных канав, и только везение - или божественное вмешательство спасли Санктуарий от вымирания. Но вот уже несколько дней неподвижный болезнетворный воздух высасывал жизненные силы из всех живых существ, и для чумы наступила самая благодатная пора. Знать встревожилась. Встревожилась настолько, что бежали из дворца и особняков в городе в окрестные имения, зачастую не более чем илсигские развалины, чтобы дождаться там перемены ветра. Восстановление заброшенных крепостных стен встало, так как камень, кирпич и строительные отряды в открытую переманивались для обеспечения уюта и безопасности тех, у кого хватало средств или влияния, чтобы позволить себе это.

Но если чума все же нагрянет, стены, особняки и тенистые веранды вряд ли спасут от заразы. И он, как начальник гарнизона, получил приказ выставить заслоны. Воины ворчали, поскольку предпочли бы бездельничать в казармах, коротая время за игрой в кости, но сам Уэлгрин с радостью получил возможность вырваться за пределы стен, удерживавших летнюю жару так же надежно, как и болезнетворную сырость зимы.

Санктуарий затих. Никто и пальцем не шевелил без надобности. Улица Красных Фонарей, которую патрулировал Уэлгрин, стала почти пустынной. В такие ночи, как эта, немногие мужчины готовы были платить за то, чтобы прикоснуться к липкому от пота телу.

Была немалая доля иронии в том, что после более чем года погоды, определяемой колдунами и ведьмами, разговор на этой улице велся о крушении магии. Большинство борделей - крупных заведений, во всяком случае, таких, как Дом сладострастия - обычно покупало прохладный ночной ветер у Гильдии магов, но в это лето (в действительности само лето было ничем не хуже прочих) храм магии постоянно оставался закрытым, а чародеи, члены Гильдии, если и выходили на люди, то потели, как простые трудяги.

По слухам, худшее было уже позади, и магия возвращалась, правда, пока только к сильнейшим или проклятым, и была настолько непредсказуема, что ее не продавали ни за какую цену. Слухи ходили всякие, но Уэлгрин, действующий по личному указанию Молина Факельщика, иногда выуживал из них правду. Огненный столб Буревестника, очистивший Санктуарий от мертвых и несущих смерть, всосал в себя и саму среду, в которой существовала магия. Пройдут еще годы и годы, прежде чем Гильдия магов Санктуария начнет продавать что-либо существеннее шарлатанских заклятий и трюков, использующих ловкость рук.

Черная вода гавани сверкала алмазами отраженных звезд; слабый, словно шепот, ветерок тронул водную гладь. На влажных досках причала вытянулись коты с рваными ушами и нездоровыми зелеными щелками глаз. Мимо одного из них по канату пробежала мышь или молодая крыса, но он не соблаговолил поднять даже хвост. Если человек застывал неподвижно, подобно котам: медленно дыша и успокаивая мысли, словно воду в гавани, - он мог забыть о жаре, погрузившись в безвременное оцепенение, которое было почти приятным.

Уэлгрин пытался искать это забытье, но оно ускользало от него. Он был ранканским воином, начальником гарнизона, назначенным поддерживать порядок в городе. Он гордился тем, что выполнял возложенную на него задачу. Он ждал встречи: в этом и заключалась истинная причина того, почему сегодня ночью он сам предпочел совершать обход

Лето стало свидетелем перемены в общественной структуре города, ставшей столь глубокой, сколь и неожиданной: официальная протекция распространилась на затравленные остатки НФОС после того, как их предводитель, будучи предан, едва не погиб в стенах дворца. Бойцы трущоб, вроде Зипа, чьи жизни в начале лета измерялись часами и минутами, теперь обитали в бараках пасынков на Подветренной и обливались холодным и горячим потом, обучаясь под началом помощников Темпуса

В чем же была причина такой перемены, спросите вы? В когда-то любимой кузине принца Кадакитиса и никогда не любимой племяннице Молина: Ченае Вигельс, молодой женщине, обладающей недюжинными способностями и небольшим умом. Именно в ней, предложившей Уэлгрину предательство, и за которой теперь, с ведома и позволения своих повелителей, он следил.

Еще совсем недавно Уэлгрин не признавал за женщинами способности влиять как на его собственную жизнь, так и на вселенские реалии; потом он возвратился в Санктуарий. В этом проклятом богами и магией месте все наихудшее всегда являлось творением женских рук. Уэлгрин приучился сдерживать язык и не пить лишнего, общаясь с женщинами, чьи обнаженные груди пялились на него, с женщинами, чьи глаза горели красным пламенем неумирающей ярости, и с женщинами, чьи любовные забавы заставляли мужчин встречать утренний рассвет мертвыми, - и все же они были менее безумными, чем Ченая.

По слухам, которые подтверждал Факельщик, ей благоволил сам Саванкала. По слухам, она никогда не проигрывала, что бы это ни означало, хотя Ченая и те немногие напуганные из уцелевших представителей царской семьи, о судьбе которой мало кто сожалел, бежали из ранканской столицы после переворота, осуществленного Тероном, и застряли здесь, в Санктуарии, который никогда не притягивал никого, кроме неудачников. Но что-то это все же означало Уэлгрин лично убедился в этом. И в имении Край Земли, где Ченая жила вместе со своим отцом, небольшой группой гладиаторов и разочарованными остатками того, что когда-то было высшей ранканской прослойкой города, обитал жрец, лишенный богами разума, полный решимости сделать из девушки бессмертную богиню.

Уэлгрин видел часовню, возводимую Рашаном, камни для которой крали не только из старых крепостных укреплений, но и из древних заброшенных храмов. Уэлгрин сообщил об этом Молину и увидел, как его наставник вспыхнул от ярости, но ему не удалось передать ощущение опасности и благоговейного ужаса, которые он испытал, когда слушал проповеди Рашана о Дочери Солнца, и когда Ченая почтила его своим доверием и объятиями.