Страница 5 из 29
— Отчасти вы, может быть, и правы, — нерешительно возразил Луганович, оглушенный этим потоком цинизма, — но мне кажется, что в сфере, например, искусства…
— Это вы об актрисах?.. — спросил инженер. — Оставьте!.. Попробуйте выпустить некрасивую женщину на сцену или написать пьесу, в которой нет специально любовной роли для женщины!.. Нет, женщина в искусстве только возбудитель, и больше ничего!..
— Женщина-мать?
— Ах, юноша… — насмешливо вздохнул инженер, — давайте называть вещи их собственными именами: что такое мать?.. Аппарат для высиживания и кормления, кормилица и нянька!.. Зачем произносить это слово с таким пафосом, когда слово «отец» произносится так просто?.. Я никогда не видел, чтобы мужчина гордился тем, что носит в себе зародыши миллионов жизней, а почему, скажите, пожалуйста, эта роль менее почтенна? Клянусь честью, что беременная женщина не возбуждает во мне больше благоговения, чем виновный в этом мужчина!..
Луганович невольно вспомнил свою мать — женщину легкомысленную и с тяжелым характером, но почувствовал какую-то неловкость и с легкой запинкой возразил:
— Не все матери только аппарат, как вы выражаетесь… Должно быть, у вас никогда не было матери…
Высоцкий взглянул на него с таким комическим удивлением, что студент покраснел и разозлился.
— Я говорю не в буквальном смысле, конечно… Но вы, вероятно, рано лишились матери или…
— О нет… — спокойно перебил инженер, — моя матушка жива и до сих пор, и уверяю вас, я питаю к ней самую искреннюю нежность… Но это ужасно по-обывательски — думать, что если человек пришел к каким-нибудь выводам, то непременно по причинам личного свойства. Точно в выводах разума нельзя идти даже против собственного чувства! Мать моя решительно ничего не сделала такого, что могло бы меня разочаровать в матерях вообще. Напротив, она очень любила меня и была превосходной нянькой.
— Только нянькой?
— А чем ей быть?
— Мать может быть воспитательницей, другом…
— Другом, конечно, может быть, но какая же это заслуга — быть другом чьим бы то ни было, а тем более — своего собственного щенка!.. Любая свинья — друг своего поросенка!.. А насчет воспитания, так вы это лучше оставьте: человек воспитывается не нравоучениями своих родителей, а всей окружающей обстановкой. И если бы мы отчетливо представляли себе, как ничтожно мала роль женщины в мировой культуре, нам бы стало ясно, что мать-воспитательница не может идти дальше азбуки, да и то сочиненной мужчиной.
— Ну, знаете, — возразил Луганович, — с такими взглядами должно быть и противно и скучно жить!.. Если вы так презираете женщин…
— Кто вам сказал, что я ее презираю?.. Я только ставлю ее на то место, которое ей принадлежит по праву и способностям.
— Хорошее место, нечего сказать!.. — возмутился Луганович.
— Самое для нее подходящее: место любовницы. Луганович только плечами пожал.
— Да, — заговорил инженер, помолчав, — я знаю, что в нашем добродетельном обществе — ведь наше общество страшно добродетельно, — в нашем высоконравственном обществе принято относиться с презрением к тому, кто в женщине видит прежде всего женщину. Мы называем таких людей развратниками и глубоко убеждены, что, во-первых, это одно и то же, а во-вторых, что сладострастник это какое-то грубое животное, лишенное чувств красоты и добра, какая-то живая грязь, пятнающая человечество!.. А между тем все великие произведения человеческого искусства созданы именно величайшими сладострастниками… Да оно и понятно: нет жизни более красочной, захватывающей и полной, чем жизнь сладострастника!..
— Ну!.. — пробормотал Луганович.
— Конечно!.. Ведь это только тупые, бездарные мещане, всю жизнь свою до тошноты развратничающие с одной своей законной половиной, представляют себе душу сладострастника как темный и грязный лупанарий. А на самом деле это таинственный сад, где растут ядовитые, но прекрасные цветы!.. Сладострастник это мечтатель, жаждущий вечной молодости, вечной красоты и наслаждения… Его не удовлетворяет одна женщина, потому что он стремится впитать в себя всю мировую женственность. Он брезгливо уходит от женщины будней, с ее привычным апатичным актом самки, с пеленками, кухней, дрязгами и сплетнями, к женщине, которая еще только жрица на празднике жизни!.. Каждый раз, встречая женщину молодую и прекрасную, он с новой силой переживает безумие влюбленности. Он живет в вечном подъеме, его жизнь полна исканиями, он не знает скуки, томления духа и пустоты… Женщина заполняет для него весь мир. Он бесконечно изощряется в восприятии женщины: для него брюнетка, блондинка, страстная, холодная, худая и полная, хищная и безвольная, умная и наивная, грубая самка и нежный ребенок, весна и осень женщины, все это — бесконечные оттенки, аккорды прекраснейшей симфонии, сказка вечной влюбленности!.. Вспомните, что один из величайших пророков населил рай гуриями, а другой, еще более великий, не осудил женщину, взятую в прелюбодеянии!..
Луганович с нескрываемым изумлением посмотрел на инженера, не понимая, шутит он или говорит серьезно. В конце концов, это бесконечное повторение пряного слова «женщина» возбуждало и его. С каждым эпитетом, произносимым инженером, новый образ женщины вставал перед молодым человеком и все образы сплелись в какой-то сладострастный танец, проносясь перед ним с рассыпанными по обнаженным плечам волосами, с пьяными от желания глазами, с гибкими руками, протянутыми для объятий и ласк.
Студент невольно вспомнил все свои еще столь немногие встречи с женщинами, и ему стало завидно и стыдно, что он так неопытен в этом мире, где инженер, видимо, знал все. Если бы в эту минуту Высоцкий спросил о числе его любовниц, Луганович не мог бы назвать те два-три имени, которые с гордостью хранил в памяти, а солгал бы, как хвастливый мальчишка. Солгал бы, прежде чем успел бы оценить свою ложь.
Но инженер ничего не спросил. Он посмотрел на Лугановича странно прозрачными глазами и неожиданно сказал деланно равнодушным тоном:
— Кстати, кто эта барышня, с которой вы часто гуляете в парке… Такая высокая, с шарфом?.. Познакомьте меня с ней.
От неожиданности Луганович даже вздрогнул. В связи со всем тем, что говорил инженер, было что-то оскорбительное в этой просьбе. Но взгляд инженера был так ясен, показаться наивным мальчиком было выше сил Лугановича, и студент, стараясь казаться равнодушным, ответил:
— А, с Ниной?.. Что же, с удовольствием!..
Впоследствии он старался не вспоминать, что в эту минуту едва не сказал вместо Нина — Нинка, и не мог скрыть хвастливой усмешки счастливого любовника.
— Значит, познакомите?.. Слово?.. — настаивал инженер.
— Конечно, почему же нет?.. — тем же тоном ответил Луганович.
И ему стало так стыдно, точно он совершил какое-то предательство.
Как будто только этого и надо было инженеру. Высоцкий встал, потянулся и лениво пробормотал:
— Вот и прекрасно. Мне давно хотелось. А теперь пора нам и по домам. Поздно.
Он крепко постучал палкой по столу и крикнул подбежавшему лакею:
— За мной.
Потом, не глядя, небрежно протянул руку.
— Так-то юноша!.. Ну, до приятного!.. Покойной ночи. Кланяйтесь Ниночке.
Несколько мгновений Луганович растерянно смотрел в спину инженера, медленно спускавшегося по ступенькам в темноту парка. Студент не мог бы объяснить, что случилось, но вся кровь прилила у него к голове. Совершенно внезапное бешенство овладело им, и вне себя, еще сам не зная зачем, Луганович кинулся за инженером.
Он догнал Высоцкого на главной аллее, ведущей к выходу из парка. Везде уже были потушены огни, но здесь, на широкой просеке, мощенной беловатым кирпичом, было светлее, и при бледном отблеске звезд лицо инженера показалось странно бледным, а борода чернее сажи.
— А, это вы? В чем дело?.. — небрежно спросил он, приостанавливаясь только вполоборота к Лугановичу.
И, как будто угадав, что делалось в душе студента, с непостижимой наглостью подхватил его под руку и, не давая сказать ни слова, проговорил: