Месть Ориона

Жирный жрец наконец зашел чуть-чуть дальше, чем следует, как случается часто в конце концов с интриганами. Отослав царевича Арамсета в поход, он надеялся устранить единственного соперника на пути к царской власти. Но именно на царевича и опирался мой замысел. Я исполнил план Некопта до последней буквы, за исключением одного: Менелай и ахейцы предложат свою верность наследнику престола, а не первому вельможе царя. И Арамсет не обманет их.

Месть Главному советнику приносила мне только частичное удовлетворение: лишь полное отмщение, победа над Золотым богом, принесет мне истинное удовлетворение. И я приближал итог – момент, когда наконец сокрушу своего самого ненавистного врага.

„Странно, – размышлял я. – Я вошел в этот мир фетом, человеком, стоящим ниже раба. Стал воином, потом предводителем отряда, а потом хранителем и любовником царицы. А теперь я готовлюсь возвести на трон царя самой богатой и могущественной страны этого мира. Я, Орион, вырву власть из усеянных кольцами пальцев коварного Некопта и отдам ее в надежные руки, в которых ей и надлежит быть, в руки наследника престола“.

Сначала Арамсет прохладно отнесся к моему плану, когда я привел Менелая на его корабль, причаленный к берегу на расстоянии дневного перехода. Но лишь только он осознал все последствия, как сразу же понял, что таким образом может не только справиться с людьми моря, но и устранить Некопта… И стал относиться к моим планам благосклоннее.

Лазутчиков Некопта хватало и в войске, и в свите царевича, но под защитой хеттов Лукки Арамсет мог не страшиться убийц. Ворчливый старый полководец Расет тоже по-своему был верен царевичу. А я знал наверняка, что во времена смуты подавляющее большинство войска последует за ним.

Что ему в таком случае лазутчики Некопта? Они бессильны, когда рядом верное войско.

Главный советник царя полагался на ловкость и хитрость при достижении своих целей. Оружием его служили ложь и убийства, а не полки, идущие в открытый бой.

Молодой царевич принял царя Спарты торжественно и с достоинством. Не было ни обычного смеха, ни юношеской нервозности. Он восседал на царском троне, установленном на возвышении посреди палубы, во всем своем царственном величии – под ярким полосатым навесом, в великолепных одеждах, в странной двойной короне Обеих Земель. На лице юноши застыло выражение, столь же бесстрастное, как и на статуе его деда.

И Менелай выглядел великолепно, полированная золотая броня тонкой работы на нем светилась, как само солнце, темная борода и курчавые волосы блестели от масла. Четырнадцать ахейских вельмож стояли подле. В сверкающих доспехах и шлемах с гребнями, темнобородые, с покрытыми шрамами руками, они выглядели свирепыми и дикими рядом с египтянами.

Ладья казалась переполненной: свита царевича, воины, представители прибрежных городов, правительственные чиновники. На египтянах были только юбки да медальоны – знаки ранга. Некоторые из них шпионили для Некопта, я понимал это, ну и пусть сообщат своему жирному господину, что наследник престола самостоятельно, без кровопролития разрешил проблему, связанную с людьми моря.

Я жалел лишь об одном – о том, что не увижу, как исказится от гнева размалеванное лицо Главного советника, когда он услышит эту новость.

Писцы восседали у ног царевича и записывали каждое произнесенное слово. На крышах кают разместились художники, торопливо набрасывавшие рисунки на листах папируса угольными палочками. Нас окружали другие лодки, тоже заполненные людьми, наблюдавшими за происходящим. Берег запрудила толпа: мужчины и женщины, некоторые прибыли из других городов и даже привели с собой детей.

Лукка стоял за троном царевича, чуть в стороне, с плотно сжатыми губами – чтобы не улыбаться… Ему нравилось ощущать себя более важной персоной, чем Менелай.

Я стоял сбоку и слушал, как Менелай повторяет фразы, которые я заставил его затвердить наизусть. Прочие ахейские вельможи, недавно оставившие свои бурлившие смутой земли, своих жен, семьи, неловко топтались на месте, истекая потом под лучами жгучего солнца. Разговор между египетским царевичем и царем-изгнанником занял почти целое утро. Договорились о следующем.

Менелай подводил к присяге в верности царевичу Арамсету, а значит и царю Мернепта, всех ахейцев. В свою очередь и Арамсет обещал им земли и дома, именем царя, естественно. Им отходили земли вдоль побережья, при условии, что теперь они станут защищать берег от вторжения незваных гостей. Итак, люди моря будут приглашены царством Обеих Земель. Бывшие бандиты и грабители сделаются стражами порядка.

– Как ты полагаешь, смогут ли они честно охранять берег? – спросил меня Арамсет, когда слуги снимали с него церемониальные одежды.

Мы находились у него в каюте, небольшой, низенькой и тесной. От нещадной жары пот стекал по моей шее и ногам. Но молодой царевич, казалось, ничуть не страдал в этой раскаленной печи.

– Предоставив им дома в царстве, – произнес я, повторяя аргумент, уже неоднократно мною приведенный, – ты устраняешь причину для вторжения. Идти им больше некуда, и ахейцы начнут опасаться, что варвары нападут на их земли с севера.

– Полагаю, отец будет доволен мною.

В голосе звучала скорее надежда, чем уверенность.

– Некопта не обрадуется, – возразил я.

Царевич усмехнулся, его наконец освободили от одежд, и он остался в одной набедренной повязке.

– Ну, с Некопта я управлюсь, – радостно возразил царевич. – Теперь у меня есть собственное войско.

Раздевавшие его слуги удалились, пришли другие – с холодной водой и фруктами.

– Или тебе вина, Орион?

– Нет, сойдет и вода.

Арамсет взял небольшую дыню и нож. Нарезая ее, он неожиданно сказал:

– А теперь о тебе, мой друг. Все мои помыслы обращены к тебе.

– Ко мне?

Он опустился на скамейку и взглянул на меня снизу вверх:

– Ты действительно намереваешься расстаться с этой красавицей?

– Она законная жена Менелая.

Арамсет улыбнулся:

– Я видел ее, ты знаешь. Я бы ее не отдал… по своей воле.

В явном смятении я молчал. Ну как объяснить ему все? Как рассказать о творцах и богине, которую я надеялся возвратить к жизни? Как я могу говорить о том, что в сердце моем растет неуверенность и на самом деле я не хочу расставаться с женщиной, прожившей со мной столько месяцев и дарившей мне свою любовь? Лишь ничего не сказав, я мог уйти от ответа.

Пожав плечами, Арамсет продолжил:

– Если не хочешь говорить о женщинах, поговорим о наградах.

– О наградах, мой господин?

– Ты оказал огромную услугу. Не мне одному – всему царству. Какую же награду ты попросишь? Скажи, и все будет исполнено.

Я ответил, почти не размышляя:

– Позволь мне войти в великую пирамиду Хуфу.

Арамсет долго молчал. А затем, слегка прикусив губу, он вымолвил:

– Это может оказаться нелегким делом. Там властвует главный жрец Амона…

– Гетепамон, – закончил за него я.

– Ты его знаешь?

– Некопта называл при мне имя. Я должен был доставить его в Уасет, если бы вырвался живым из ловушки, подстроенной Менелаем.

Арамсет порывисто вскочил на ноги и направился к сундуку, стоявшему в углу крошечной каюты, откинул его крышку и, покопавшись в грудах одежды, извлек небольшую плоскую шкатулку из бронзы. Открыл ее и достал золотой медальон на длинной цепочке.

– На нем глаз Амона, – сказал он мне.

Я увидел эмблему, вырезанную на чистом золоте.

– Отец дал мне его, прежде чем… Прежде чем стал почитателем Пта.

„Прежде чем успел привыкнуть к зельям, которые дает ему Некопта“, – перевел я для себя.

– Покажи его Гетепамону, – произнес царевич, – и он поймет, что ты пришел от самого царя. Он не сможет отказать тебе.

Три дня спустя наша могучая армада развернула паруса и направилась вверх по Нилу. Египетскую армию теперь усиливала часть войска Менелая и ахейских вельмож, связанных клятвой, данной Арамсету. Основные же силы ахейцев остались на берегу, а египетские чиновники помогали им разместиться в городах, которые отныне находились под их защитой. Царевич возвращался в столицу, неся радостное известие о бескровной победе над людьми моря.