Страница 10 из 17
- Нету Сонечки, Коля, и не стучись и не входи. Ушла в метро. И Машеньку унесла. Отдохнет хоть немного под землей-то, отоспится. Там спокойней...
- В какое метро она пошла? - спросил Браслетов упавшим голосом; он, сразу обессилев, сел на табуретку возле вешалки. - А почему вы не пошли, тетя Клава? Ей будет плохо без вас.
- Не одна пошла - всей квартирой, - отозвалась тетя Клава из полутемной кухни; она появилась в передней с чайником в руках. - А Петра Филипповича на кого кину? Он об убежище и слышать не желает: мужская, видите ли, гордость в нем проснулась...
Услыхав свое имя, из боковой двери выскочил сухонький и тоже очень опрятный человечек в полотняной толстовке и в брюках в мелкую белую полоску, на ногах - парусиновые туфли, на тонком, чуть вздернутом носу - пенсне с четырехугольными стеклами. Все в нем говорило о былой благородной мужской красоте. Вскинув голову, он оглядел нас дерзко и вызывающе, затем спросил с веселой иронией, с насмешечкой:
- Что, молодые люди, проворонили державу?
- Почему вы так решили? - сказал Чертыханов хмуро.
- Где мне самому решать такие проблемы! - с наигранным испугом воскликнул он. - Немцы помогли решить. Бомбочками своими. Бомбочки чересчур громко взрываются и наводят на горькие размышления. Московскому жителю ничего не остается, как залепить окна жилищ полосками бумаги крест-накрест. Точно осенили себя крестным знамением... Этим и спасаемся от налетов...
Я с интересом слушал высказывания Петра Филипповича, за которыми скрывались и горечь и тоска: ему тяжко было сидеть в четырех стенах одному, ему хотелось говорить, обвинять, жаловаться.
Петр Филиппович, закинув бледные руки - обтянутые кожицей костяшки - за поясницу, склонился над сидящим с поникшей головой Браслетовым.
- Вам сказали, Николай Николаевич, где ваша Сонечка: под землю отдыхать пошла. Это, милый мой, не парадокс, а факт. Поразительно! Советского человека - и под землю. Как пещерного предка - в пещеру!
- Товарищ капитан, я не могу больше слушать его! - прохрипел Чертыханов, задыхаясь. - Это же закругленный контрик, вражеский агент!
- Нет, товарищ боец, ошиблись. - Петр Филиппович тоненько засмеялся, мотая головой, блестя стеклами пенсне. - Я не контрик и не агент. Я старый московский обыватель, который любит порассуждать. Мы много самообольщались. И я, поверьте, самообольщался. Но немцы одним июньским утром хмель из головы вышибли, я протрезвел, как, впрочем, протрезвели и вы, молодые люди.
- Что же дальше? - спросил я, внимательно выслушав его. - Вывод какой? Пропала Советская власть, да?
Петр Филиппович резко откинул голову, как от удара в подбородок. Некоторое время разглядывал меня с надменной улыбкой, затем качнулся ко мне.
- Вот этот молодец с автоматом, - он взмахнул рукой на Чертыханова, обвинил меня в том, что я вражеский агент, я не обиделся на него: это так же нелепо, как если бы он назвал меня, ну, скажем, марсианином. Он, как всякий страдающий отсутствием интеллекта, прямолинеен. Но вы меня оскорбили, уважаемый. Разве я сказал, что Советская власть погибнет? Подумаешь, немцы со своим сумасшедшим фюрером! Весь мир опрокинется - и тогда выстоим! Это заявляю вам я, старый русский офицер.
- Остановитесь, Петр Филиппович, - простонал Браслетов. - Пожалуйста... Голова кругом идет...
Тетя Клава проговорила строго и с осуждением:
- И вправду! Чего ты прицепился к ребятам, очень нужны им твои россказни. Иди пей кофе - подала...
- Спасибо, Клавдия Никифоровна, - с подчеркнутой учтивостью сказал Петр Филиппович и удалился к себе пить кофе и размышлять о судьбах человечества, придумывать горькие, обвинительные речи. Но вскоре он снова выбежал к нам и крикнул, картинно выбросив сухонькую руку, точно кидал перчатку, вызывая на поединок:
- Можете на меня донести - не боюсь! - Он резко повернулся, скрываясь в дверях; широкая толстовка вздулась на спине, как от ветра. Чертыханов хмыкнул и покрутил указательным пальцем возле своего виска.
- А он у вас псих...
- Что делать? - Обхватив голову руками, Браслетов тихо раскачивался из стороны в сторону. - Не выдержит она... Где ее искать теперь?..
Я взглянул на его склоненную голову, на проступающие под шинелью острые лопатки, и саднящее чувство неприязни к нему сменилось жалостью. Он не был виноват в том, что немцы подошли к Москве, что жена его в этот страшный момент оказалась больной и что на руках у нее крохотное существо - дочка. Я тронул его за плечо.
- Николай Николаевич, нельзя же так. Возьмите себя в руки... - И спросил у тети Клавы: - В какое метро она ушла?
- К Зацепе. В новое, еще не достроенное. Ближе-то нет.
- Найдем, товарищ комиссар, - сказал Чертыханов уверенно. - Из-под земли достанем.
- Вы так думаете? - Браслетов встал и с надеждой посмотрел на Прокофия.
- Как по нотам. Зря времени терять не следует... - Чертыханов простился с тетей Клавой: - Счастливо оставаться, мамаша. Не жалейте кофе для интеллигента. - Он указал на дверь, за которой находился Петр Филиппович, и добавил громко: - Гнилого интеллигента!.. - "Старый русский офицер" сильно обидел Прокофия, назвав его прямолинейным.
Небо над городом было исхлестано голубыми прожекторными струями. В их свете клубились тучи с фиолетовыми краями. Изредка тучи прошивались сверкающими строчками трассирующих пуль. Где-то высоко кружились самолеты, и где-то далеко стреляли зенитки... Вокруг листопадом осыпались, белея во тьме, четвертушки бумаги - вражеские листовки, сброшенные с самолетов. Я поднял несколько штук, Прокофий осветил фонариком, и я прочитал: "Москвичи, советская оборона прорвана доблестными немецкими войсками на всем фронте. Завтра немецкая армия вступит в Москву. Оказывать сопротивление бесполезно. Оно вызовет излишнее и ненужное кровопролитие. В метро не укрывайтесь, метро будет взорвано и залито водой..."
- А ведь могут взорвать, а? - Страшная мысль эта как бы парализовала Браслетова. Он стоял, остолбенев, затем снял фуражку и вытер вспотевший лоб. - Для этих зверей нет ничего святого... Как вы думаете?
- Могут, конечно, - сказал я. - Взорвать все можно. Но не взорвут. Не так-то это просто - взорвать и затопить метро.