Страница 44 из 45
Григорий начал пробуждаться от пьяного сна. Он провел рукою по лицу и тихо сказал:
- Очень кстати, государь великий, сюда меня привели...
И вдруг он упал на колени и, хватая черную рясу дрожащими руками, заплакал, закричал молящим голосом:
- Смилуйся, государь... холоп я тебе верный... смилуйся...
И больше ничего не могли произнести дрожащие губы.
А царь смеялся:
- Я думал, Гриша, ноги у тебя не ходят от вина, ан нет... ну, потешь нас, потешь, расскажи, каким зельем вы с шурином опоили царицу?
- Зелье то дал мне твой шурин, великий государь... а отколь взял - не ведаю...
Косматая голова поднялась с полу.
- Собака! - рявкнул князь Черкасский, сверкнув глазами, и плюнул в лицо Грязному.
А тот продолжал причитать:
- А дал я то зелье девке, сенной боярышне... обвенчаться обещал...
- Откуда взял зелье, отвечай? - спросил царь, наклоняясь к князю. Лукьяныч, крепкий допрос надобен.
С трудом поднялся и почти сел князь Черкасский и прямо глянул в глаза царю.
- А извел я ее тем самым зельем, - медленно, с расстановкою сказал он своим грубым, похожим на рычание голосом, - извел я ее тем самым зельем, которое ты мне давал, чтобы я в кубок сыпал, когда от тебя были чаши, жалованные боярам московским; не раз ведь давал, аль запамятовал? Много того зелья прошло через мои руки - остатки для тебя пригодились... А извел я твою царицу тем зельем, каким извел ты мою сестру, чтобы на новой жене жениться, душегубец, кровопийца, палач.
- Лукьяныч! Скорее! Лукьяныч! - кричал царь. - Лютые муки ему... чтоб не было лютее... Да когда же я... Марью... жену мою... лютые муки, Лукьяныч!
Ярче вспыхнуло пламя в печи. Из соседнего подземелья опять прорвались крики допрашиваемой под пыткою женщины.
И вдруг она вырвалась из рук палачей, бросилась вперед, ворвалась в подземелье князя Черкасского, упала к ногам царя и вопила, обливаясь слезами:
- Государь великий... вели слово молвить... Не виновен Гриша... сам себя оболгал... я... я... одна виноватая... наговаривал на себя... меня хотел выгородить... я доставала зелье у бабки-прачки, а она то зелье от крыс держала, я, государь...
Царь устало махнул рукою, занятый пыткой Грязного и Черкасского.
- В пруд девку, карасям на корм, - крикнул он и отвернулся.
Руки палачей подхватили девушку и поволокли. Она билась, и длинная коса металась, как змея, и колотилась о каменный пол, и над дугами бровей рассыпались каштановые кудри...
Палачи притащили девушку к пруду в мешке, похожем на саван. Плескалась черная вода о берег; моросил дождь; черные тучи толпились грядами на небе. От пруда пахло тиною. В сером длинном саване лежала спокойно женщина. Она знала, что ни разу не увидит больше ни неба, ни солнца, но у нее не было страха в сердце: в нем жила нелепая вера, что умирает она за дорогого человека, который хотел на ней жениться, который любил ее больше жизни... И надеялась она, что в аду или в раю, а будут они скоро вместе.
- Ну, красавица, с Богом! - крикнул грубый голос, и неподвижный сверток в саване полетел в пропасть.
Черная вода пруда сомкнулась над головою сенной боярышни Дуни...
А царь, узнав о казни девушки, рассвирепел, зачем поторопились исполнить его приказ: он хотел под пыткою расспросить Дуню про страшное зелье...
Казнили и князя Черкасского, казнили и Григория Грязного, а попутно казнили еще немало невинных людей. Бомелиус лез из кожи, чтобы вылечить царицу, а ей становилось все хуже. И всем было ясно, что дни ее сочтены.
Высоко, на взбитых алых подушках с откинутым занавесом лежала Марфа в опочивальне. Царь сидел неподалеку, не спуская глаз с кровати.
В дверях и невдалеке от постели толпились боярыни, постельницы и сенные девушки с перепуганными лицами; они еще не забыли лютой казни всесильной Дуняши.
Царь не спускал глаз с бледного воскового лица, которое казалось еще бледнее на алых подушках, и думал о том, что и в скорби недуга прекрасно лицо Марфы, как у святой. Порою открывались ее глаза и блестели, как синие звезды, но блестели они странным блеском и как будто странным укором. А он, царь из царей, не мог спасти ее...
Тяжело дышала Марфа, и по щекам ее медленно катились тихие слезы.
Царь с тоскою посмотрел на дверь.
- Немец-знахарь здесь, государь великий, - прошептала, подходя на цыпочках, боярыня Бельская.
Царь в волнении встал.
- Пусть войдет, да скорее.
И опять в двери с ужимками проскользнула черная фигура заморского лекаря и остановилась почтительно у порога.
Мрачным пятном вырисовывалась фигура Бомелиуса на алом фоне стен.
- Полно кланяться, заморская обезьяна, - сказал нетерпеливо царь. Что станешь делать? Что ты давал уже царице?
Бомелиус закланялся снова:
- От порчи много средств, государь великий... Бывают злые люди, что найдут где чужие волосы, так с теми волосами сучат свечки и жгут; про ту порчу...
- Что ты давал царице?
- Давал я государыне царице заячий мозг, да траву сабур, да олений рог, да осиновые шишки...
- А еще что давал?
- А пуще всего давал камень безуй* в уста, чтобы сосала государыня царица от порчи...
_______________
* Б е з у й, или безоар - камень, которому приписывали
чудодейственную силу от всевозможных ядов и болезней. Находили во
внутренностях некоторых животных.
- Не помогло. Что еще давал?
- А давал я еще песок с роговым отливом, а безуй брал тот, что родится в сердце у оленя...
- Не помогло, не помогло. Вот испробуй, что вчера сказывал.
Царь указал лекарю на лежавший возле него на столике скипетр. Этому скипетру из рога единорога приписывали чудодейственную силу, и царь велел его принести в опочивальню царицы. Рядом стоял ящичек, в который слуги насажали по приказанию царя пауков.
Лекарь осторожно взял в руки драгоценный скипетр и начертил им на столе круг, потом открыл крышечку ящика и стремительно вытряс оттуда пауков.
Царь, а за ним и все находившиеся в комнате смотрели на волшебный круг, затаив дыхание. Стало так тихо, что слышно было, как шуршит шелк кафтана царского от его тяжелых вздохов.
Обезумевшие пауки сначала заметались, потом стремительно бросились врассыпную и исчезли под узорною крышкою стола.