Страница 43 из 45
Бледные, исхудалые руки царицы уже силятся разорвать ожерелье...
- Царице недужно!
Несколько рук подхватывают ее и уносят...
И опять по царской опочивальне плывут непонятные звуки: и смех, и плач, и детская жалоба...
Глухой ночью принимал царь у себя в опочивальне лекаря Бомелиуса. Уже много дней подряд допытывался он, не скажут ли Бомелиусу звезды или тайные чудесные книги, кто сгубил его третью жену, любимую юницу Марфу. Но лекарь хитер; лекарь не хочет сказать правды... Он глядит на звездное небо, качает головою и все повторяет:
- Медведица потускнела; заволокло тучею Венеру-звезду; Млечный путь чуть светится... Воля твоя, государь, не вижу я твоей царской милости ворога, а увижу - скажу... Есть у меня еще наука весьма мудреная, зовется та наука лекономантия, государь. Перед зарею в тишине у себя погляжу я на золотых дощечках да на камнях самоцветных - может, узнаю...
Бомелиус обдумывал, как лучше сделать, чтобы отвести подозрение царя от князя Черкасского. Он хорошо помнил, что давал Мамстрюку отраву, чтоб извести ему надоевшего шута, да так, чтобы шут тот не заметил, будто захворал: потешал, дескать, до того много, службу справлял изрядно, а ныне наскучил. И шут у Михайлы в самом деле через месяц помер и хворал точь-в-точь так же, как хворает теперь царица... Дойдет до розыска, разве не тронут его, Бомелиуса? Отколь взялась отрава у князя Черкасского, спросят...
Однако, сидя в своей опочивальне, слушая сказки бахарей, слушая унылое стрекотание сверчка за печкой, царь думал невеселые думы. Ему было жаль красавицу Марфу с синими очами, но сквозь эту жалость прорывался безумный гнев на судьбу, которая не дала ему, монарху над монархами, могучему властелину земли Русской, найти настоящего ворога и потешиться над ним досыта. Сжимая кулаки, он бросил в полутьму зловещий шепот:
- Найду... найду ворога...
И вдруг, свистнув в серебряный свисток, вскочил.
От резкого движения царской руки свеча в шендане потухла; голос сказочника смолк. Из-за завесы выросла фигура окольничьего.
- Что повелишь, великий государь?
В зеленоватом свете лампады страшно было бледное лицо царя. Он весь дрожал от неслышного смеха:
- Лукьяныча... Лукьяныча... да скорее...
Через малое время на пороге царской опочивальни уже стоял Малюта. Тупо смотрели его маленькие глаза из-под нависших бровей; покорно была склонена толстая воловья шея. И сказочник, и окольничий неслышно скрылись за занавесом.
- Лукьяныч... - прошептал царь, - а шурин мой... любезный князь... Михайло Темрюкович... поди, свадьбе моей рад?
- Знамо, рад, как все холопы твои, государь великий...
- То-то, я говорю, холопы. И он холоп. А где тот холоп мой верный ныне, Лукьяныч?
- Сам, государь великий, изволил ты его послать: шел бы он, князь Черкасский, вслед за крымским ханом.
- А уж он выступил?
- Нынче в полдень.
- Что поторопился, на моей царской радости недолго гулял, Лукьяныч?
- Сказывал, государь, спешить за ханом надобно.
Малюта говорил спокойно, видимо, желая выгородить царского шурина. Малюте был известен давний проект князя Черкасского женить царя на его дочери, и теперь он ненавидел Марфу, разрушившую невольно все его планы.
- Лукьяныч, - сказал царь и опять засмеялся, - а вороти ты моего верного слугу, любимого шурина: негоже ему от радости царской в поле брани спешить; жалею я, не попала бы стрела ханская в верное сердце Темрюковича...
И, держась руками за подушки, весь изогнувшись, смотрел он во мрак, смотрел почти вылезшими из орбит глазами и хрипло смеялся...
Лукьяныч поклонился:
- Как повелишь, царь-государь...
Малюта исполнил в точности приказ царя: князь Черкасский был возвращен в слободу с дороги. Среди празднеств по случаю свадьбы царевича Ивана случилось страшное дело.
Мрачно было в темном кирпичном здании возле пруда, что звался между опричниками "царскими потешными хоромами". В сыром подземелье без света, без пищи, с неделю уже сидел князь Михайло Темрюкович. Самые лютые муки вынес он, но не сказал ни слова о том, как и чем и с кем извел он царицу. Молчал Михайло Темрюкович и на дыбе и на огне, только стонал глухо, как раненый зверь, и все его огромное тело сотрясали вздохи.
Царь спускался ежедневно в подземелье и ежедневно мучил узника сам, а когда тот стонал, он громко и радостно смеялся. Приближая искаженное злобою лицо к смертельно бледному лицу князя, он шептал:
- Так мучается там и царица.
А Малюта, исполнявший роль палача, все тем же спокойным, размеренным голосом спрашивал:
- Поведай государю, с кем во дворце ты сговаривался?
Князь только глухо стонал.
Была ночь. Князь Черкасский лежал ничком на каменном полу и не в силах был подняться.
Все тело его было раздроблено, истерзано, изранено. Под ним чернела лужа крови. Он не приподнял головы даже тогда, когда лязгнул запор, послышался визг отпираемой двери, шаги, говор. С тупою покорностью ждал он новых мук.
Яркий луч света озарил подземелье, ослепил глаза князя. В глубине чернели страшные орудия пыток.
- Привели, - услышал князь голос царя, - узнаешь ли дружка, любезный шурин? Вместе совет имели, вместе работали, вместе и за наградой пришли. Ох и награжу я вас обоих со всей своей царской милостью!
Зазвенели цепи; с трудом поднялась с пола косматая голова Михаила Темрюковича, глянули глаза сквозь опухшие с кровавыми подтеками веки.
Яркий свет факела озарил высокую фигуру царя в черной рясе. Он держал за плечи связанного по рукам и ногам Григория Грязного, совершенно пьяного, в расстегнутом богатом кафтане.
- Узнаешь дружка сердечного, шурин любезный? Прямо из Балчуга привели.
Грязной еще не пришел в себя и таращил на князя осоловелые глаза.
- Не место бы тебе с такими дружками совет держать, - продолжал царь, - в Балчуге-то он казну тряс, а в пьяном виде сболтнул, что деньги те от тебя получил. Я и вздумал, скудоумный: дай, дескать, потешу князеньку, хоть в остатние деньки к нему Гришу приведу, моего старого потешника - пусть дружки не разлучаются...
Он засмеялся коротким смехом.
Из дальних камер подземелья послышался придушенный женский крик.