У Лукоморья

Я поднял меч и вытащил его из ножен. Холодная сталь клинка, казалось, светилась внутренним сиянием. Мы смотрели на него как зачарованные. И тут случилось то, чего боится любой смертный, и во что отказываешься верить до последней минуты: высохшие тела, служившие доселе лишь интерьером, зловеще зашевелились. В то же время сияние, исходившее из меча усилилось настолько, что затмило свет наших фонарей, казавшихся неестественным техногенным атавизмом в этом царстве магического фэнтази. Я бросил быстрый взгляд на Иванку, которая заворожено смотрела на оживающих мертвецов. От нее исходил такой же свет, что из меча. Эти две ауры завертелись в каком-то загадочном непостижимом танце. Каким-то чутьем я вдруг понял его смысл: что-то перетекало из Иванки в меч, и это мне не нравилось. Но когда я постиг сей дьявольский смысл, Иванкина аура померкла, и ее безжизненное тело рухнуло к моим ногам.

Я, было, кинулся к ней, но ожившие скелеты уже подняли свои ятаганы. Те, кто всегда идут следом, предпринимали последние усилия. Но они уже проиграли, ибо я опять был хозяином Меча.

Измотанный боем, я не представляю, как мне удалось вынести ее из пещеры. В голове стучала одна мысль: «Так не должно быть». «Должно быть,» издевательски вторило внутреннее эхо.

Пульс не прощупывался, но тело было еще теплое. Я обнажил ей грудь, попытался сделать искусственное дыхание, массаж сердца, но все было тщетно. Только сейчас она была такая живая и веселая. И вот…

Налетевший откуда-то многоцветный вихрь закружил меня, увлекая в глубины воспоминаний. Ведь именно здесь, или почти здесь мы расставались несколько веков назад. И именно здесь мы должны были распрощаться вновь. С каким же тупым постоянством крутится колесо времени! Но нет же, я не должен сдаваться. И стремясь разорвать окутавшую мглу, я поднялся, ощутив себя вновь Видаром. Кожаный панцирь, рогатый шлем, меч… Да, где же меч? Чтоб ее душа попала в рай, у нее в руках должен быть меч.[58] И я вложил свое вновь обретенное оружие ей в руку. И тут, словно все оборвалось. Я вновь был простым человеком. Маленьким человеком, только что потерявшим самое близкое существо. И не в силах сдержать слез, я закрыл лицо руками.

Нежное прикосновение заставило меня открыть глаза. Милица сидела рядом. Я обнял ее. Она не была восставшим мертвецом. Она была живая. Как час назад, когда мы входили в подземелье.

— Этот меч, — сказал, наконец, я, — он чуть не отнял у теня душу. Будь он не ладен.

— Ты ничего не понял. Когда я утонула в реке, я была простой женщиной. Но свободный дух твоего меча вошел в меня и сделал вилой. И он так долго жил во мне, что теперь мы не можем жить отдельно.

— То есть я должен выбирать: ты или меч?

— И что ты выберешь?

— Конечно тебя, — не задумываясь, ответил я, — Тебя-то я давно знаю, а этот меч вижу впервые.

Как я уже говорил раньше, она не знала героев Простоквашина, и потому острота имела лишь половину успеха. И после некоторой паузы, я хитро добавил:

— Но и меч бы тоже не помешал.

— Меч сильнее меня, — спокойно проконстатировала она, — И он отнимет мою душу, если отойду далеко.

— И ты будешь в Астрале?

— Нет, сначала в мече, а потом где-то за Гранью. Практически, меня больше не будет.

— Это плохо, — протянул я. — Но что же делать?

— Если я буду рядом с мечом, то мы сможем жить вместе.

— Вместе? — переспросил я.

Она запнулась, обдумывая, что сказала, и неожиданно покраснев, стала быстро застегивать блузку. Это было так неожиданно, что сначала я, а затем и она покатились со смеху. Наконец наступила долгожданная разрядка.

Итак, в преддверии открытия врат у меня снова был родной меч, и даже личный телохранитель. Все складывалось как нельзя лучше…

— Эй, вы! — услышал я над собой чей-то грубый голос.

Я поднял голову. На каменном уступе над нами стоял молодой человек в спортивном костюме, но с автоматом.[59] Пятеро его друзей подходили к нам с флангов. Отступать было некуда.

Я вскочил на ноги, подняв меч.

— What do you need, — обратился я к ним по-английски, — We are the foreign journalists. I have accreditation…

— Говорите ли српски? — оборвал меня тот же парень, которого я про себя назвал главным.

Уловив ситуацию, я отрицательно покачал головой. Но все же добавил, что помалу разумею. Очевидно, что перед нами были албанские боевики из ихней сепаратистской армии.

— O' key, — Главный одобрительно улыбнулся.

— Говорим, — некстати встряла в разговор Милица.

Они приблизились к нам вплотную. Я взмахнул мечом. Они вскинули автоматы. Но, видимо, они не хотели связываться с иностранцем.

— Брось меч, — продолжил главный на сербском, потому что английский он, вероятно, разумел не слишком, ну а я албанский — тем более. — И вообще мы тебя обыщем и отпустим. А она — кто?

— Мой переводчик, — сказал я первое, что пришло в голову.

— Тогда, ты не будешь возражать, если мы ей попользуемся, — вопрос звучал, скорее, утверждением.

Я возражал, но автоматная очередь оказалась веским аргументом. Я упал навзничь, и, захлебываясь собственной кровью, напоследок осознал: «Второй раз! Второй раз ее похищают у меня, и я не могу ничего сделать».

И тут, пока мгла Смерти не успела окончательно застлать глаза, я увидел две до боли знакомые тени — Добрыню и Соловья. Но навалившаяся пустота уже взяла меня в свои объятья.

Очнулся я от чьих-то ласковых прикосновений. Я открыл глаза. Надо мной сидела Милица, и гладила меня по голове. Вообще-то я с детства ужасно не люблю, когда меня гладят по голове, но Милица была приятным исключением.

«Какая она все-таки красавица», — подумал я, глядя в ее голубые, как небо, глаза.

— Я умер? — спросил я ее.

— Ага. А я — херувим.

— Нет, у тебя нет этого самого спереди. Скорее ты — гурия. И очень похожа на одну мою знакомую.

Я осознал, что не умер, и потому опять начал острить.

— Острить изволите, — услышал я знакомый голос, — А ведь она православная, и не может быть гурией.

Я повернулся. Передо мной стояли Олег и Алекс.

Как вы должны помнить, Олегом звался мой деверь, то есть муж сестры.

— Так значит, ты — и есть Добрыня. — Обратился я к нему. — Слову нет, такой же тормоз.

— Говори, говори тут. Если бы не мы, ты был бы сейчас совсем в другом месте, — огрызнулся в ответ он.

— И вовсе не был бы, — вступилась за меня Милица, — Его тело теперь, такое же, как ваше. Просто он это еще не осознал.

— А еще меня тормозом называет, — не унимался Олег. — Да, кстати, Абдул, ты знаешь, что твои родители давно на ушах из-за те6я. Мы с Таней с трудом их успокоили.

— Так я же слал телеграммы, — возмутился я, подражая герою «Золотого теленка» вытащил из кармана квитанцию, оставшуюся от последней гостиницы.

Шутка возымела действие, но не сумела замести следы моего паспортного имени, ненароком пророненного Олегом.

— Так тебя зовут Абдул? — переспросила Милица. Значит ты мусульманин?

В ее голосе звучало удивление. Мое отношение к боснийскому и косовскому конфликтам ей было известно. И сейчас она силилась понять, не было ли оно провокацией.

— Как ты должна знать, — неожиданно для самого себя я начал изрядно длинную тираду, — я родился далеко от ваших мест в России, точнее — на Северном Кавказе. — я хотел уточнить, но почему-то не стал этого делать, И по происхождению меня можно зачислить в мусульмане, хотя и не в ваши. Но, как ты, опять-таки должна знать, я не исповедую никакую религию, — я сделал паузу, и продолжил. — Хотя и крестился в православной церкви. И, кстати говоря, в крещении я — Андрей, так что тебя я почти не обманывал. И опять-таки, я не вижу ничего плохого в своей национальности. Я горжусь своей национальностью. Как, впрочем, и национальностью моей мамы. Мама у меня русская. Так что, тебе и всем остальным придется принимать меня таким, как есть.

58

Я ведь теперь снова был скандинавом.

59

Таких людей последние годы немало можно встретить и на территории России.