Дым без огня

-- Я думаю, мы детям ничего не будем подсказывать и навязывать? --обращаясь к Кулькову, сказала Ольга Анисимовна, которая всех своих воспитанников, в каком бы классе они ни учились, называла "детьми".

Кульков согласился неторопливым кивком.

Катю в классе побаивались и любили (в данном случае страх любви не перечил!), и все наперегонки бросились выказывать ей свои чувства: хвалить за надежность, за неумение вилять. Катя этого ожидала -- и подготовила одно острокритическое выступление и одно вовсе разгромное, которые должны были прозвучать из уст ее лучших подруг. Но подруги, скованные присутствием Кулькова, затаились и онемели. Соня напряженно ждала указующего отцовского сигнала. Но и сигнал медлил.

-- Мы обсуждаем не Катю, а ее статью, -- попыталась что-то прояснить Ольга Анисимовна. -- В результате ваших речей вырисовывается, обнажается важность и актуальность вопроса: кто нам дороже -- друг или истина? Катя или правдивое слово о ее статье? То есть, конечно, дороже Катя. Но должна ли любовь к ней помешать нам произнести слово правды? Так будет точнее.

Тогда поднялся Кульков.

-- Я выступлю от своего имени и от имени своей дочери. Мы дома согласовали позиции.

Сонечка уткнулась взором в пол, как музыкант, который больше не ждет дирижерских указаний, потому что его партия в оперной, балетной или симфонической партитуре уже исчерпана.

Учителя сперва принялись усердно строчить по блокнотным листам, а потом застыли с авторучками и карандашами в руках.

Кульков говорил долго, около часа. Катя узнала, что Цицерон в свое время воскликнул: "Исключить из жизни дружбу все равно, что лишить мир солнечного света!", что Гельвеций считал самым верным способом "судить о характере и уме человека по выбору им книг и друзей", а что Макаренко не представлял себе дружбы "без взаимного уважения"... Она узнала, что Белинский, оказывается, заявил: "Друг мне тот, кому все могу говорить". Катя встрепенулась: уж не собирается ли Вася действовать по этому принципу? Но Вася двинулся дальше и от имени Шекспира провозгласил: "Только настоящий друг может терпеть слабости своего друга" Это ее обнадежило. А потом она и вовсе воспряла духом, -- Вася обратился к словам Стендаля: "Умереть за друга при каких-нибудь исключительных обстоятельствах менее возвышенно, чем ежедневно и втайне жертвовать собой ради него".

"Вот сейчас Вася пожертвует собой ради меня, а я об этом доложу маме'" -- подумала Катя. Но тут же содрогнулась, поскольку Вася, как шпагу, вонзил в дискуссию убеждение Писарева "О такой дружбе, которая не выдерживает прикосновения голой правды, не стоит и жалеть. Туда ей и дорога". И напомнил всем восклицание Аристотеля. "Платон мне друг, но истина дороже!"

"Неужто Вася возьмет пример с Аристотеля?" -- ужаснулась Катя. Но сразу же после этого узнала о противоположных восклицаниях, которые позволяли себе не менее прославленные мудрецы и философы.

Многое узнала Катя из Васиной речи, не узнала она только, понравилась ли Кулькову ее статья.

"Никто и не должен был этого понять, -- вдруг подумала Катя. -- В этом и есть дружеская Васина тактика!... В какую ситуацию я его вовлекла: разве мог он, декан пединститута, защищать мою откровенную галиматью? Но он не осудил ее -- и в этом уже был подвиг!"

Завершая дискуссию, Ольга Анисимовна сказала:

-- Не хочется прибегать к общеизвестным истинам. Но они иногда и заключают в себе главную суть, а потому так часто произносимы. Дружба и всепрощение, дружба и круговая порука -- далеко не одно и то же. Катина статья, при всей ее спорности, заставила вновь об этом задуматься. И за то, как говорится, спасибо. Вообще же... Конфликты между дружбой и истиной --это подчас конфликты сложнейшие. Я бы лично решила их в пользу истины. У Кати иная позиция... Что ж, истина об истине тоже рождается в споре!

Вася энергично кивнул.

Потом он подошел к Кате и даже слегка обнял ее за плечи, чего раньше не делал и в чем был еле уловимый намек на желание извиниться.

-- Ну... как я?

-- Замечательно! -- ответила Катя, ибо поверила, что все было действительно в лучшем виде.

-- Нельзя же на бумаге проповедовать верность братству, а на деле его нарушать?! -- взбодрился Кульков, довольный ее реакцией.

Прощаясь с Ольгой Анисимовной, Катя спросила:

-- Как вам кажется, Василий Григорьевич... со мной согласился?

-- Я ничего толком не поняла, -- ответила учительница литературы, сочетавшая строгость точных наук с демократизмом гуманитарных.

-- Ну как себя вел Кульков? -- поинтересовалась дома Юлия Александровна.

-- Он защитил меня.

-- От кого? Или от чего?

-- От истины.

-- Что ж, это поступок.

Уставшее обманываться лицо Юлии Александровны выразило желание поверить дочери и даже Кулькову.

-- Таким макаром! -- громыхнул Александр Степанович. -- И другим макаром быть не могло.

А сама Катя еще раз подумала, что для Васи правда, конечно, дороже любых других нравственных категорий, но что он, все запутав, таким изобретательным способом все же ее поддержал.

Вечером семья Малининых всегда была в полном сборе. Катя понимала, что это хорошо для нее и для дедушки, но плохо для мамы.

-- Почему ты по вечерам... никуда не ходишь? -- напрямик поинтересовалась она.

-- А с кем? -- так же напрямик ответила Юлия Александровна. --Пригласите меня куда-нибудь. Не возражаю!

-- Я другое имею в виду.

-- Ах, другое? Ну, сие, как ты, надеюсь, уже понимаешь, от меня не зависит.

-- Зависит! В какой-то степени... -- не отступала Катя. -- Ты же ничего не делаешь, чтобы способствовать... Почему, например, ты не надеваешь свое черное платье?

-- Вспомнила!... Оно давно вышло из моды.

-- Сшей другое, но тоже элегантное... черное.

-- Хочешь, чтобы дома был траур?

В этот момент на полную силу, как от ветра, хлопнула входная дверь, и на пороге комнаты появился Александр Степанович, за которым привычным эскортом следовал Вася.

-- Вот Катя упрекает меня в том, что не веду светского образа жизни, --сообщила Юлия Александровна с откровенностью, в которой были бравада и едва заметный признак отчаянья.