Страница 66 из 124
- Кавалер, полный георгиевский кавалер! - закричал дядя Ипат и стал обнимать сына.
- Батюшки, - всплеснула руками тётка Марья и принялась плакать.
А через час вернулась Дуняша, стала в дверях, обомлела. Смотрит и не верит своим глазам, словно и не Степан вернулся.
- Дура! - крикнул дядя Ипат. - Чай, муж прибыл. В ножки ему, в ножки герою!
Дуняша заголосила, бросилась на пол.
Пили и ели в этот день, не жалея брюха. Невесть откуда тётка Марья достала копчёного сига, напекла пирогов, а в щи наложила целую гору мяса. Смотрел Лёшка на стол - дух перехватывало.
- За героя! - кричал дядя Ипат. - За полного георгиевского кавалера! - и пил вино полными стаканами, как воду.
Поинтересовавшись, как сын доехал, дядя Ипат стал допытываться, за что кресты.
- Первый, он ещё с 1914 года, - объяснял Степан, за штыковую атаку под городом Перемышлем. А этот, - Степан показал пальцем на второй крест, - за спасение знамени полка. Третий крест был за прорыв австро-венгерского фронта и пленение германского генерала. Четвёртый за сбитый аэроплан.
- Да ну? - подивился дядя Ипат. - Значит, упал?
- Упал.
- Ну, а германец?
- Убился, - ответил Степан.
- Ура! - закричал Зыков. - Туды ему и дорога!
Лёшка слушал, а у самого душа замирала. И представлялась ему одна картина необычнее другой. Не Степан ходил в штыковую атаку под городом Перемышлем, и вовсе не Степан спасал полковое знамя, брал в плен генерала и сбивал германский аэроплан, а он, Лёшка. И полным георгиевским кавалером тоже был Лёшка. А потом мальчик приехал в Москву. Все с завистью смотрели на героя. И Наташа смотрела. Плакала, просила прощения, но он проходил мимо.
- Ну, а как оно, начальство? - расспрашивал дядя Ипат. - Как генерал? Стало быть, доволен?
- Да всякое бывает.
- Ну, а германца как, скоро побьём?
- Да может, и скоро. Только вот большевики сильно смущают. За "долой войну" большевики.
- Они и здесь кричат, - произнёс дядя Ипат. - Эх, времечко. Оно-то при царе надёжнее было.
- Да всё едино, - ответил Степан. - Замаялся народ. И солдату война во. - Он провёл рукой, словно ножом по шее. Потом наклонился к дяде Ипату, проговорил тише: - Войну-то пора кончать, батя. Поди, правы большевики.
Дядя Ипат удивлённо глянул на сына, ничего не ответил.
- Ну, а как у вас там, на фронте, с овсом? - спросил неожиданно.
- Да будя вам, - вмешалась тётка Марья. - От леший, - набросилась на мужа, - и чего привязался!
- Цыц, дура! - крикнул дядя Ипат. - Надолго ты, сынок? - обратился к Степану.
- На три дня.
- Ну, выпьем.
И они выпили за скорейшее дарование победы российской армии. На следующий день Степан решил вспомнить старое, запряг коня и с утра выехал в город. Следом за Степаном поехал и Лёшка. Люди останавливались, смотрели на георгиевского кавалера. На Тверской у Страстного монастыря вокруг Степановой пролётки собрался народ. Набежали кадеты, студенты, какие-то дамочки. Они кричали "Ура!" и "Слава герою!".
Неожиданно в пролётку полез какой-то субъект в пенсне. Выкинув вперёд руку, стал говорить о спасении родины, о защите революции и ещё о чём-то, но Лёшка не смог расслышать - его оттеснили в сторону.
И снова все кричали: "Ура!", "Браво!", "Слава герою!". И Лёшка кричал со всеми.
Потом появился какой-то инвалид, тоже полез в пролётку и, потрясая в воздухе культяпками, посылал проклятия германскому извергу.
Толпа гудела, двигалась, кричала и возбуждалась всё больше.
- Ра-се-я! Матушка! - ревел инвалид. - Не отдадим Ра-се-ю!
- Ну, хватит, - проговорил Степан и вытолкал инвалида из пролётки.
Три дня Лёшка не сводил восхищённых глаз со Степана. Потом солдат снова уехал на фронт.
А ещё через день исчез Лёшка. Обыскались Зыковы, а его нет и нет, словно и на земле не жил.
Глава четвёртая
"АГИТАТОР"
НА ФРОНТЕ
Войска полковника Громолысова занимали участок фронта от села Дудницы до реки Рыськи. В Дудницах был штаб. А сразу же за селом начинались проволочные заграждения. Затейливо петляя по лугу, они переходили на правый, чуть возвышенный берег реки и терялись в дубовой роще.
Полк занял оборонительный рубеж ещё осенью прошлого года и с той поры стоял без всякого движения. Солдаты привыкли и к Рыське, и к Дудницам, и к тому затишью, которое держалось вот уже около года. Тут они перезимовали, тут встретили весть о свержении царя, перемесили весеннюю грязь и дождались лета.
Ещё с весны солдаты заговорили о мире, о земле, о скором возвращении домой к жёнам и детям. Однако война не кончалась. Не решался вопрос и с землёй. К лету дисциплина в полку Громолысова заметно пала. Солдаты уже без прежнего почтения относились к офицерам и к самому полковнику. В окопах роптали на жизнь, на Временное правительство и всё чаще поговаривали о том, что пора-де Громолысову показать дулю, бросить ружья, а самим - по домам. Обстановка в полку накалялась.
Разное бывало в полку, а вот такое случилось впервые: в один из июньских дней адъютант командира полка прапорщик Лещ доложил полковнику Громолысову о необычайном происшествии, случившемся на их участке фронта, - в окопах появился мальчик, назвался Лёшкой.
- Мальчик? - переспросил Громолысов.
- Так точно, - ответил Лещ.
- Немедля отправить с фронта, - распорядился полковник.
- Слушаюсь.
Лёшку отправили.
Однако прошёл день, и прапорщик снова докладывал командиру полка о появлении мальчика.
- Ещё один?! - удивился полковник.
- Нет. Тот самый.
- Вот как! Вы что же, его не отправляли?
- Отправил.
- Так что же?
- Так он обманул сопровождающих солдат и начальника станции и снова вернулся.
Тогда Громолысов распорядился привести Лёшку. Он долго смотрел на щуплую поджарую фигурку мальчика, на большие горящие возбуждением и упрямством глаза, наконец произнёс:
- Патриот, значит. Защитник отечества!
Прапорщик Лещ хихикнул.
- Я хочу сбить германский аэроплан, - проговорил Лёшка.
- Аэроплан?!
- Он всё про какого-то Степана Зыкова говорит, - произнёс Лещ.
- А кто такой Степан Зыков?
- Полный георгиевский кавалер, - выпалил Лёшка.
- Ах, вот оно что! - Полковник задумался. - Значит, ты за войну. До полной победы!