Глеб

И только оказавшись там, откуда падает на землю небо, куда не доставали выстрелы, друзья ненадолго перевели дух. Коварное нападение ошеломило, обескуражило, потрясло. Они были наивно недалеки, не умея представить на себе действие их собственных поступков, обращенных к другим. Только в тот час мир потемнел, только тогда справедливость предстала вселенским заблуждением, когда зло коснулось их самих. Хотя зло это поселилось здесь, возможно, с убийством Адамом первого зверька, расстроив гармонию рая, посеяв страх и гнев, породив благодарное потомство - новый виток зла, новые порции боли и ужаса.

Внизу мельтешили горожане, казавшиеся насекомыми, не столько из-за уменьшенных расстоянием размеров, сколько благодаря избытку конечностей. Они потрясали боевыми посохами, преисполненные охотничьим азартом. Несколько пустилось в погоню, перемещаясь с завидной прытью. Объекты же их преследования, подбитые, изможденные, напротив, еле тащились. Стало очевидно, что рано или поздно дырявые крылья откажутся поддерживать своих владельцев, и те рухнут прямо в лапы скорых на расправу охотников. Скорее рано, ведь и невредимым им требовался отдых через не такие уж продолжительные периоды полета.

Силы еще оставались, когда Адам обратил к Глебу лицо, лишенное мимических мышц, но все равно отмеченное жирным оттиском запредельной муки, а затем сложил крылья. Он рухнул на круп одного из преследователей разящим снарядом, вдавил того в песок. Остальные не оставили без внимания виновника этого инцидента, залили его ядовитыми выделениями, не пропустили ни единой клеточки кожи. Слабость ли или же героизм и порыв самопожертвования столкнули его с небес? Как бы там ни было, но Глеб воспользовался подарком друга, отвлекшего на себя погоню, и укрылся среди деревьев.

Ночь вобрала мир в свое черное чрево, сменив затянувшиеся бледные сумерки. Невидимый сам и еле различавший окружающее, Глеб завис над городом.

Перед каждым домом стоял сосуд, наполненный люминесцирующей жидкостью. Спиральная улица выглядела светящейся зеленой змеей, свернувшейся для сна. Горожане: строители, мастеровые, художники - были для него теперь злодеями, не знавшими ни совести, ни жалости. Они бродили по улице безо всякой цели. Гуляли. Однако в прогулке этой проступала тенденция к закономерности. Хаотичное движение мало-помалу упорядочивалось, несло своих участников к центру города, к гигантскому зданию - непременному атрибуту нехитрого архитектурного ансамбля здешних населенных пунктов.

Глеб подумал, что сборище в главном доме может быть каким-то образом связано с Адамом и тоже поддался всеобщему порыву, правда, оставаясь в воздухе, недоступным взорам. И если большинство желавших оказаться внутри воспользовались отверстием входа, то Глеб, разумеется, не из-за избытка скромности, избрал необычные двери. Башенки, торчавшие из крыши, были самыми обычными трубами, только не для выхода дыма, а для поступления извне света. Вот через одну из башенок Глеб и вознамерился пролезть.

Узкое жерло трубы стиснуло крылья так, что Глеб, не имея возможности планировать, попросту провалился. На его счастье, впрочем, недолгое, помещение оккупировали бледные растения - единственная пища горожан. Массивные столбы висели присосавшись к потолку, и - область тайн и чудес природы - неясно как там держались и чем питались. Глеб успел вцепиться в один из стволов, завис вниз головой, наблюдая за происходившим внизу.

В мертвом свете радиоактивной жижи копошились казавшиеся бесплотными тенями собравшиеся. В суматохе опрокинули один из сосудов-ламп, облив содержимым кого-то из сограждан. Тот недолго пометался, видимо, обожженный, но потом привык и из толпы выделялся лишь светящимся туловищем. Тем паче вскорости началось зрелище, полностью завладевшее вниманием присутствовавших.

Центральную часть здания, свободную от засилья белых лиан, занимал помост, затейливо изукрашенный сообразно вкусам населения. Один из аристократов, отличавшийся безобразно длинным телом, опиравшимся на добрый десяток ног, старчески, с трудом взобрался на сцену. Глеб так и не разобрался: где у сосисок глаза, а где рты, как они общаются. Что едят они, прикладываясь любым из наростов к питательным растениям полным невообразимой горечи он знал. Даже сейчас кое-кто совмещал приятное и полезное с участием в странном ритуале. Действо действительно выглядело весьма загадочным. Медленно текли минуты, а немая сцена внизу застыла, теряя смысл в отсутствие развития. Неужто эти сознания так проводят ночи, отдыхая от дневных трудов, сгрудившись вокруг почетного ложа? Впрочем, вскоре присутствующие ожили, возобновили суету, а десятиногий забегал по помосту. Верно произнес он красноречивый монолог мимикой или запахом, или еще чем, а теперь отдыхал, разминал затекшие члены. Но вот толпа снова застыла, замер и оратор, под ноги ему выбросили снизу нечто страшное, сплошную кровоточащую язву, еле живую, подергивающуюся в шоке, скрывавшем адскую боль, еще недавно называвшуюся Адамом. Десятиногий обул на одну из ног, ставшую рукой, конический предмет, острым концом ловко отсек Адаму крыло. Черный лист по-осеннему покрасневший вспорхнул вверх и по дуге спланировал в зал. Пальцы Глеба впились в лиану, погрузились в кислотную плоть, бесчувственные. А убийца на сцене вешил кровавую расправу. За первым крылом последовало другое, а за ними и руки, и ноги, после чего вошедший в азарт садист лишил Адама зубов. Оставшееся - беспомощное, но все еще живое не церемонясь спихнули на пол.

Когда все разошлись, делу - время, потехе - час, Глеб подхватил брошенного Адама, ставшего необычайно легким, как будто отрубленные конечности составляли основную долю его веса, и не таясь понес его в сад. Город спал, и если кто-то видел их, то принял за причуду тени, либо за продолжение сна.

Глеб омыл в ручье раны Адама, чуть было не утопив его. Уложил на стылый песок, силясь в подернутых серой пеленой глазах прочесть ожидания и желания. Но увы, друг то ли пребывал в ступоре, снедаемый болью, то ли умирал. На мгновенье Глебу почудилось, что он просит смерти, освобождения от страданий, жаждет возрождения. Однако то ли неуверенность в правильном понимании друга, то ли нежелание оставаться в одиночестве удержали его от бесповоротного окунания Адама в воду. Так Глеб и просидел всю ночь над Адамом, вбирая в себя его боль, наполняя ею изможденную голову, озябшие от студеной воды кисти. К утру оба забылись. Один погрузился в сон усталости, разом им сраженный, а другой впал в забытье, стоило боли превысить некий предел, за которым отключилось сознание. А вокруг мельтешили несуразные животные, расценившие трагедию как очередное развлечение в их беззаботном существовании.

Один день перетекал в другой, а тот в третий, и цепи этой казалось не будет конца. Глеб с Адамом прятались в заброшенном городе, выбираясь в сад лишь под покровом ночи. Все здесь настолько изветшало, что некогда прочные дома разрушались от порывов ветра. И только центральное здание, где на злопамятном помосте и угнездились друзья, устояло под натиском времени. Иногда развалины зловеще свистели, будто под ними лежал ужасный гигант, силившийся выбраться на поверхность и сзывавший на помощь. Свист не давал спать, изводил. И, наверно, благодаря ему животные обходили стороной заброшенный город.

Глеб и его выздоравливавший друг существовали одиноко, однако нисколько этим не тяготились. Адам, превращенный в беспомощного червя, научился по-змеиному ползать, отыскивая в зарослях трав и кустарников, здесь изобилующих, бледные водянистые ягодки, поддерживавшие силы изгоев. У него прорезались крохотные зубки, а в местах утраченных конечностей набухли шишки, должные со временем раскрыться рукой, ногой или крылом. Глазки прояснились, вернули всегдашний оптимистичный блеск. Глеб, видя воскрешение друга, радовался, веселил его и себя, имитируя развлечения прошлой жизни. Он кружился в человеческом танце, изрыгал скрежет, означавший музыку, имитировал речь, опять таки скрежетом и шипением. Адам любил представления и всегда бурно реагировал на всякую новую выдумку Глеба.