Черное Рождество

– Вряд ли на лодке вы доберетесь до Керчи, – возразил старый художник.

– Но пеший путь на Туапсе был отрезан красными еще рано утром. – Борис вспомнил слова Саенко, чтобы они с Алымовым пробирались на французский миноносец «Сюркуф», и повторил: – Нам очень нужна лодка.

– Когда стемнеет, я провожу вас на берег и укажу рыбачью лодку, – пообещал Аристархов, – это все, что я могу для вас сделать.

– Вы уже и так много сделали – спасли нам жизнь, дали отогреться…

Аристархов махнул рукой и отошел к Лизаньке.

Миноносец «Сюркуф» стоял на рейде в прямой видимости берега, поэтому его командир капитан Жиро очень нервничал. Остальные корабли союзников ушли в Крым, но таинственный пассажир «Сюркуфа» просил еще немного подождать. Жиро не стал бы так рисковать, но этот русский полковник привез ему несколько ящиков прекрасного массандровского вина, и француз, знаток и любитель хороших вин, не устоял и обещал подождать еще немного.

Русский полковник стоял на мостике и осматривал в бинокль береговую линию. К счастью, берег в этом месте был довольно пустынен, красных не было, и Жиро решил дать этому ненормальному полковнику еще два-три часа.

Когда отведенное время было уже на исходе и капитан Жиро собрался отдавать якоря и выйти в море, русский полковник, словно прочитав его мысли, сказал:

– Господин капитан, вы получите ящик прекрасного крымского шампанского, если подождете еще час!

Жиро заколебался. Еще один час в этих опасных водах… в конце концов, он уже сделал для полковника все, что мог, – погрузил на борт сто человек побежденной белой армии. В праведном негодовании у капитана из головы совершенно вылетела такая интересная подробность, что за каждого из сотни пассажиров полковник заплатил ему ящиком вина – не такого замечательного, как то, массандровское, но все же отличного. Ящики были кое-как распиханы по всему кораблю, капитан собирался везти их на родину, во Францию, и совершить там совсем неплохую сделку.

Нет, капитан Жиро решил больше не ждать. Но с другой стороны, шампанское…

Он махнул рукой.

– Это мой долг офицера и союзника. Но только один час.

– Благодарю вас, капитан. – Русский полковник поклонился и снова поднес к глазам бинокль.

Но и этот час миновал, не принеся никаких новостей. Жиро пожал плечами и отдал команду:

– С якоря сниматься!

И в этот момент русский полковник закричал:

– Шлюпка! Справа по борту шлюпка!

Жиро поморщился – опять начинается суматоха, ему очень не хотелось принимать на борт еще нескольких человек – грязных, оборванных, перепачканных кровью, дурно пахнущих мужчин… И так уже привели сверкающий чистотой корабль в совершенно неприличный вид! Но союзнический долг… но прекрасное крымское вино…

Капитан приказал спустить трап и принять на борт русских.

Два офицера с трудом вскарабкались по трапу. Матросы помогли им подняться на борт. Худшие опасения капитана Жиро оправдались. Эти подозрительные господа явно уже несколько месяцев не принимали ванны. Они были небриты, грязны, когда-то аккуратные английские френчи изодраны в лохмотья и покрыты пятнами засохшей крови. О том, что это офицеры, напоминали выцветшие погоны, болтавшиеся на плечах.

– Борис Андреич, голубчик! – совершенно не по-военному воскликнул Горецкий. – И вы, Алымов… – Голос его дрогнул.

Он сделал шаг к ним, собираясь раскрыть объятия, но Борис перехватил презрительный взгляд капитана, относившийся, надо полагать, к их внешнему виду, потом посмотрел на самого Горецкого – в аккуратно пригнанном мундире, пахнущий хорошим одеколоном и табаком, полковник вызвал у него прилив раздражения, почти злобы.

– Здравия желаю, господин полковник! – отрывисто сказал он и отметил, что Горецкий остановил руки, поднятые для объятий.

– Рад вас видеть живыми, господа, – молвил Горецкий, – пройдите, вас накормят и дадут умыться.

«Что это со мной? – думал Борис, уходя. – Нужно радоваться, ведь мы спасены. Французы доставят нас в Керчь, мы вышли живыми из этого ада… Все это так, но сколько людей остались там навсегда… И кто в этом виноват?»

То самое черное облако сидело в нем и не давало радоваться жизни. Очевидно, Борис стал другим человеком.

Внизу налетел на них Саенко:

– Ваше благородие, Борис Андреич, родненький!

Из глаз его покатились две слезы и повисли на усах.

– Здорово, Пантелей Григорьевич! – обрадовался Борис. – Уж без тебя-то нигде не обойтись!

Они обнялись и расцеловались по русскому обычаю.

– Пойдемте скорее, я все укажу, – зашептал Саенко, – а то тут повар жадный такой – норовит питания положить самую крошечку, да и жидкая похлебка-то. Так я уж хлебца припас и колбаски… А солдатики, что наверху, на палубе, да по кубрикам распиханы, – те и вовсе голодные, разве что матросы чего дадут Христа ради… Эх и подлый же народ французы!

– Значит, взяли все же на борт наших? – уточнил Борис. – Тогда ты зря их ругаешь.

– Ох, знали бы вы, чего это Аркадию Петровичу стоило, – вздохнул Саенко. – Уж так он просил капитана этого, Жиро его зовут, уж так умолял. Нет, стоит на своем проклятый французишко – не было приказа, и все тут! А был у него приказ только насчет его сковородия. – Саенко страшно уважал полковника Горецкого и титуловал его, как полагалось, – его высокородием, но произносил титул своей обычной скороговоркой, так что получалось «ваше сковородие». – Значит, был у него приказ Аркадия Петровича взять на борт и доставить в Керчь, потому как оченно важные документы имеем при себе. – Саенко понизил голос до совершенного уже шепота.

– Да уж мы знаем, какой твой полковник важная и секретная птица! – усмехнулся Алымов.

Саенко оскорбленно поджал губы, потом махнул рукой и продолжил:

– Тогда Аркадий Петрович и говорит капитану этому, что возьмите, мол, людей за вино.

– Что-что? – переспросил Борис.

– А вот то, что вчера послал меня он на берег, когда я вас-то встретил. И пошел я прямо в имение одно, где погреба отличные еще до войны были. А там вина хорошие. И погрузили мы все это на подводы и привезли сюда. Так он, капитан-то, за каждый ящик по человеку согласился провезти. Сто ящиков распихал кое-как по миноносцу своему – это ж не торговое судно, не приспособлено груз перевозить, – распихал сто ящиков и взял сто человек без багажа. У-у, морда французская!

– Вот как, значит, жизнь человеческую за ящик вина купили. Эх, союзнички! А все остальные капитаны, значит, непьющие…

– Выходит, так, – угрюмо согласился Саенко.

Они пришли в крошечную каюту, кое-как умылись, переоделись в чистое белье, которое Саенко вытащил из своих закромов. Френчи задубели от морской воды, поэтому Саенко выскочил куда-то и вскоре вернулся. Через десять минут в каюту просунулась голова французского матроса в шапочке с красным помпоном. Голова обвела глазами каюту и, увидев Саенко, подмигнула черным глазом. Саенко выскочил в коридор и принес две матросские робы, поношенные, но чистые.

– Саенко, ты на что же робы эти сменял? – смеясь, спросил Борис.

– Известно на что, на вино, – насупился Саенко, – простому человеку тоже выпить хочется.

Поели жидкой французской похлебки и хлеба с салом, что принес запасливый Саенко. Алымов выпил чаю, вытер испарину на лбу и прилег на койку.

– Что-то нехорошо мне, надо спать, может, силы восстановятся. А ты, Борис, нож потерял, что ли?

– Да выронил где-то, пока тебя нес, – равнодушно ответил Борис.

Через минуту Петр задышал глубоко и ровно, Борис тоже пытался заснуть, но черное облако все давило и давило на сердце. Он заснул, как провалился в бездонную пропасть. Пробуждение было безрадостным. Саенко тряс его за плечо, приговаривая тихонько:

– Ваше благородие, Борис Андреич, проснитесь!

– Что? – Борис рывком сел на узкой койке. – Чего тебе? Вроде до Керчи еще далеко?

– Ваше благородие, ступайте к полковнику, – сказал Саенко с какой-то неуверенно-смущенной интонацией.