Апология

У меня, извините, просроченный паспорт и насморк. Я правитель событий в карманы распиханных наспех: пирамидки монет, двух ключей от случайных убежищ; я ваш грешный поэт, пододвиньте мне в блюдечке нежность.

Собираю явленья, картинки, скульптурки, виденья, в две ресничных корзинки погружу ваш наряд и движенья, и с добычей такой, бормоча небесам: слава Богу, - я отправлюсь домой, то есть, я извиняюсь -- в дорогу.

Я смотрю как молчишь, как печалишься, хмуришься, дышишь. Распростимся, Париж, с этой башни глядеть бы на крыши... Он лежал как брелок, как рука, его можно погладить. Попадаю в рукав (никогда не видал тебя в платье).

Ты останешься здесь, на девятом, где бдит телевизор. Ночи черная взвесь подымается с улицы, снизу. До свиданья, дружок, до свиданья под траурным небом, где желтеет кружок в простыне из прозрачного крепа.

Неподвижна зима, но снежок суетливый обнимает за плечи дома, выстилает асфальт сиротливо, и грохочут под черствой землей, в освещенных громадных подвалах, обдавая тоской или запахом кислым вокзала, пробиваясь сквозь ночь к поясам полуночных прохожих, уносящие прочь поезда, как кортеж неотложек. 22 ноября 80

СОНАТА

I

Черны эти улицы ночью, Как бел был их обморок днем, Я вижу громадную площадь Затертым во льдах кораблем.

Ее голубые матросы -Пылающих братьев парад, Как сердца удары в морозы На траурном небе парят.

А город -- родитель, свидетель Всей тусклой армады смертей, Все черен, все пуст, все несветел Из красных плывет крепостей.

Прощай, забирай свои лица В свой правый и левый карман, Заводы, дома и больницы, Трамваи, мосты и туман.

Я больше тебя не увижу, Ты таешь как льдышка в руке Все дальше зрачков и все ближе В аду шелестящей реке.

II

Я пойду за тобой, чтоб без платья увидеть тебя. Там, за черной рекой, бьют часы, поезда торопя,

там уходят вагоны, вагоны, вагоны в привокзальную тьму, там твои растворятся ладони к сожаленью, к стыду моему.

Это будет не скоро, мы целую жизнь проживем, проживем эту ночь, этот город, а когда рассветет -- мы умрем,

любопытные дети найдут и раздвинут тела, и увидят пылающий гребень на смерти -наше сросшееся, иссохшее сердце, и четыре похожих на руки крыла.

III

Наша жизнь прошуршала, как белый виссон, ты мне снишься и я досмотрю этот сон: ты подходишь -- ко мне подобием солнц поворачивается твое лицо,

и ладонь просвечивает на груди, мое сердце под ней как фонарь гудит, -не гляди назад, не гляди, не гляди, там на кресле она у окна сидит,

этот сон и свет -- он слепит меня, он слепит меня и при свете дня, а тебе темно, и звенят, звенят твои волосы, как копытца ягнят,

по железному цокают по мосту, не смотри назад в пустоту-пустоту, я ни глаз твоих, ни рук не пастух, это зрячего сердца слепнущий стук.

Здесь не гаснет свет и звезда у окна, во все небо у нас -- тишина-тишина, или крошкой стеклянной после сна -шорох мелких осколков ночных сонат. 6 окт. 82

АВТОПОРТРЕТ

Я опоздал, я занят был не тем, чем надобно для сообщенья качеств возвышенных строению поэм, все обернулось мусором чудачеств,

развалинами замыслов и форм их воплотивших, сором запятушек, духовных жажд не радующий корм передо мной, взирающим с подушек дивана на бумажный кавардак, на простыни соитий с музой скорых, и видит небо сквозь окна квадрат разрушенный при построеньи город, и, может быть, рушителя-творца, что вытянут в тире вдоль некой стенки, напоминая позою бойца подбитого, согнувшего коленки, в момент смещенья огонька к лицу на спичке, осветившей его слабо, потом во мгле, сбивающим пыльцу щелчками с сигареты на пол. 7 июня 80

ОДНА ЗВЕЗДА

Не спится. Дикая звезда качается в невидимых качелях, как дочь небытия, туда-сюда.

Что загадать, покуда ты горишь скрипящей на зрачках прозрачной солью -глубокой изморозью мирозданья -подобьем костяной слюды?

Скорее, чем исполнится желанье, наступит голубая смерть звезды.

Над неподвижным стадом плоских крыш, чьи спины обрастают долгой шерстью, -ночное поле с синими кострами в грядущем, промороженном до дна, к которому ладони тянем.

Глазами пью дымящееся небо, лежащее, как после битвы, где собираются оставшиеся жить, друг другу перевязывая раны несвежими бинтами снисхожденья.

Галактик золотые небеса вскипают молоком вселенной. Из черно-белой киноленты сочится привкус кровяной, в вареном темпе плавают планеты как луковицы света надо мной.

Куда плывут? -- Господь не отвечает, ему понятны эти пустяки.

Чудовищная белая река течет в окне, куда -- не помню, но отсюда -- точно...

Пусть школьники и космонавты меня поправят, как их научили, кому ж на свете верить, как не им?

Все реки утекают в никуда и все на Флегетон похожи, и посохом слепца стучит Эдип по рассыхающимся комьям глины.

Не вытянуться на носках, чтоб небо сползало темной мантией с плеча и ступни обнимало, купол мира глазами стерт до страшной темноты. .............................................................. Одна звезда -- далекий сгусток света -теплом обласканные губы приблизятся сквозь снег и улыбнутся. Какой бы не послали ей сигнал -он к вам вернется, измененный светом, что излучает запросто она.

За черной площадью шумит ночной вокзал: считают деньги сонные кассиры, рыдают дети, грудь суют цыганки младенцам, закрывающим глаза. Гуляют мусора в сверкающих калошах, старухи (в плюшевых на вате куцавейках) свои узлы от жулика хранят. И завораживая люд транзитный, бубнит печальный голос с потолка, какой перрон предложен для объятий.

Кинотеатр, унылый рынок, парк в оцепеневших на зиму деревьях, томящихся в чугунном загражденьи народовольцами, чей траурный порыв лишь иногда смущают хулиганы, нас заведут в картонную квартиру. Из шкафа книжного Грин Александр -- писатель, стоящий на волнах древесных, глядит угрюмо на складной диван, и сразу хочется ступить на гребешки и в закипающую под стопою пену. Картонный человек нальет вино и что-нибудь, наверное, расскажет... ...но это будет десять лет назад. ...................................................... Мерещится мне женщина одна, она светла снаружи и внутри. На севере ее простоволосом, быть может, есть мое изображенье. Мои слова живут в ее висках, а рядом -- в раковинах слуха уже лежит мой голос, так в моллюсках таятся жесткие песчинки, их терпеливо обволакивает время, чтоб превратить в жемчужины.