Красные и белые

— Бойцы на пристани, а командир черт знает где! Делают там что хотят, а тебе наплевать? Сейчас шестой час, почему меня не разбудил, Стен?

— Пожалел. Ты же двое суток не спал.

— Ну знаете ли, ну знаете ли! Я бы вас всех под военно-полевой суд, да не могу, меня самого надо судить. За то, что дисциплины с вас не требую. Сам, как девка, на чужой постели дрыхну.

Толкнув плечом Северихина, он вернулся в комнату. Остановился у телеграфного аппарата, огладил его ладонью.

— Откуда «юз»?

— С почты перенес, — быстро ответил Стен.

— Надо ловить штаб Второй армии. Хлеб у нас есть? Хорошо бы еще луковицу на завтрак.

Они завтракали на крыльце. Выхватывали горячую картошку из чугунка, перекатывая ее в ладонях. С крыльца хорошо просматривались холмы правобережья: по холмам вилась белесая лента Мамадышского тракта.

С холмов скатывались в сторону Вятских Полян пыльные облака. Они то сгущались, то редели — из разрывов появлялись лошади, брички, люди, слышались неразборчивые крики.

— Поднять кавалерийский эскадрон! Это же белые…

— Это свои, — возразил спокойно Северихин. — Вон красное знамя, бойцы с бантами на гимнастерках. Без винтовок топают, — видать, побросали.

— Надо выяснить, что за люди, — Азин, простучав каблуками по крыльцу, рысью направился к человеческой лавине.

Авангардные части Второй армии, переправившись через Вятку у Мамадыша, продолжали свое отступление на Вятские Поляны. Командиры бывшие царские офицеры — или переметнулись к белым, или разбежались. В этой толпе беглецов были остатки пехотных полков, кавалерийских эскадронов, добровольческих отрядов, орудийных батарей, санитарные части, хозяйственные обозы. Измотанные, голодные, утратившие боевой дух, брели красноармейцы: одни побросали оружие и уже подумывали о дезертирстве, другие созревали для разнузданного грабежа. Головная колонна вливалась в пыльную улицу, когда появился Азин.

— Стой, стой! — раскинул он руки, словно хотел перекрыть улицу. — Что за люди?

Полный стремительности Азин на секунду приостановил беглецов. Еще не исчезнувшее чувство дисциплины и своей виновности и невольное любопытство задержали первые ряды.

— Из какой части? Где командир? — переспросил Азин.

— Из той, что драпает…

— Мы теперь сами командёры…

— Ходи вперед, чево упёрся! — подтолкнули сзади чернявенького оборванного бойца.

Боец подсунулся к Азину, тот отстранил его рукой.

— Вятские Поляны заняты Особым батальоном. Я командир батальона. Я требую…

— Ослобони путю…

— Хватит с нас командиров-комиссаров.

— Пощупайте штыком этого свистуна, — посоветовал кто-то шершавым басом.

— Дерни поганца в хайло!

— На груди бант — в башке аксельбант.

— Шупай его штыком, щупай! — продолжал советовать бас.

— Кто скажет, что я трус и дезертир, — я вобью эти слова в его же глотку! — вспыхнул Азин.

— А ну-кася посторонитеся, — опять сказал бас. — Дайте-кася я с ним покалякаю. — Из задних рядов вывернулся усатый боец; на лацкане кургузого пропыленного пиджака полоскалась малиновая ленточка. Приседая, почти приплясывая, держа за дуло винтовку, надвигался он на Азина. — Вот с тобой максималист покалякает. У него засвистишь и закланяешься.

Боец вскинул над головой винтовку. Азин отклонился, подставил ногу. Боец упал, Азин сорвал с него ленточку, наступил на винтовку: приостановившиеся было красноармейцы начали его обтекать.

— Товарищи!

Голос Азина потонул в матерщине, проклятиях, улюлюкании. Он попятился, прикрывая грудь винтовкой, но услышал за спиной железное дребезжание колес. Из соседнего переулка вынеслась таратайка, лихо подлетела к толпе беглецов. Азин увидел Лутошкина, сдерживающего лошадей, Северихина с подпрыгивающим пулеметом. Зеленое рыльце «максима» уставилось на толпу. Азин рассмеялся облегченно и весело, а толпа опять закружилась на месте.

— Солдаты революции! Будем знакомы, меня зовут Азиным. С этой минуты считаю вас бойцами моего батальона. Равняйсь! — скомандовал он, легонько подталкивая красноармейцев. — Равняйсь, равняйсь, живее, живее…

В этот жаркий августовский денек Азин спустил с себя семь потов. А новые части Второй армии все прибывали, подходили и разрозненные группочки, и одиночки. Измотанные, пропыленные, пропахшие пылью и потом, но бодрые и довольные Азин и Северихин вернулись в штаб. Стен весь день устанавливал связь со штабом Второй армии.

— Как дела? — спросил Азин. — Разнюхал, где командарм-два, где штаб?

— С Мамадышем разговаривал — не знают, до Соколок, что на Каме, достучался — тоже в неведении. Посоветовали в Чистополь толкнуться.

— Чистополь что?

— Молчит. Ты проголодался?

Стен стал жарить на сковороде яичницу и ощипывать курицу. Запах еды раздразнил аппетит, Азин полюбопытствовал:

— Откуда курица. Стен?

— Старушка одна принесла. Пусть, сказала, полакомятся алые освободители наши…

— А деньги уплатил?

— Предлагал два листа «керенок», отказалась старушенция. Избу, говорит, такими деньгами оклеивать, да клопов не оберешься.

— Смотри ты у меня! Без денег ничего не брать!

— У нас и «керенок»-то кот наплакал, вон висят под иконами.

Азин сощурился на желтые, подсвеченные голубоватой краской листы: в каждом было по двадцать сорокарублевок.

Сели обедать. Стен подал жесткую, недоваренную курицу.

— А хлеба нет? — спросил Северихин.

— А хлеба нет.

— Кто у вас, сынки, за старшего? — раздался за окном тусклый голос. Привалившись к плетню, на Азина сердито смотрела старуха.

— Что тебе, бабушка? — спросил Азин.

— Вот он, каторжник! — взвизгнула старуха, показывая пальцем на Стена. — Курицу у меня стибрил! Нет на вас управы, христопродавцы…

Азин швырнул в лицо Стена куриную ножку, вцепился в его белокурые волосы. Стен ловко вывернулся и, опрокинув стол, кинулся к выходу. Азин настиг ординарца около сарая, прижал в угол.

— Мародер! Подарили ему? Сейчас же отдай деньги старухе. Ведь надо же, а? — Азин еще что-то хотел сказать, но увидел человека, идущего к штабу.

Человек приближался вразвалочку, и независимый вид его, и разболтанная походка вызывали в разгневанном Азине подозрение. Босой, в посконных штанах, перепачканной рубахе, незнакомец все же не походил на деревенского парня.

— Здесь, что ли, штаб? Ходим-ходим, никто толком не знает. Цыганский табор какой-то, — заговорил он небрежно.

— С кем имею честь? — с ядовитой вежливостью спросил Азин.

— Командир Малмыжского добровольческого отряда Ахмет Дериглазов. Мой отряд вырезан белобандитами, я сам едва ноги унес. А сегодня утром меня татары раздели донага и деньги отняли. — Дериглазов оперся мясистой ладонью на перила крыльца.

— И это все?

— А что тебе еще?

— Командир, говоришь? А по-моему, трус! Дезертир! Документы?

— Порвал я свои документы.

— Документов нет? Нашел простачка: думаешь, я пасть раскрыл и басням поверил? Белогвардейский шпион — вот кто ты! Стен! Расстрелять эту белую сволочь.

— Сам ты сволочь! Кому ты пулей грозишь? Красному командиру! Ах ты, мать твою…

— К стенке его, Стен! Именем революции на тот свет его!..

Дериглазов продолжал неистово материться, хотя почувствовал тупую боль в затылке. Ему мучительно захотелось почесать затылок, но он только пошевелил пальцами. На улице показался всадник. Стен ожидающе вертел в ладонях наган, поглядывая то на Азина, то на побелевшего Дериглазова. К Азину подъехал Турчин, что-то стал говорить ему.

— Почему эскадрон без хлеба? — раздраженно спросил Азин. — Купи хлеба у крестьян…

— В кармане — вошь на аркане, — так же раздраженно ответил Турчин.

— И у меня не монетный двор. А будешь грабить мужиков, поставлю к стенке, как вот этого дезертира.

— Эй ты, бандюга! Сколько тебе денег надо? Полмильона хватит? отчаянно заорал Дериглазов.

— А где у тебя деньги? — быстро повернулся Азин.

— У татар мои деньги. Я же говорю, а ты не слушаешь. Полмильона у меня татары забрали. До деревни — рукой подать.