Командировка

- Очень плохо. Чувствую, что сейчас упаду на каменный пол. Я ведь много ночей почти не спал. Все думал о тебе. Как устроимся, как будем жить. Я бы хотел завести второго ребенка не откладывая. Чего ждать?

Мы уже не молоды. Верно?

Наконец-то я вывел ее из себя. Глаза ее сузились, и она покраснела.

- Юродивый!

Тут как раз подоспел поезд, идущий в мою обратную сторону. Задыхаясь, я пересек долгое пространст"

во, по пути швырнул туесок с платком в урну и еще успел втиснуться в зашипевшие двери. Оглянувшись, еще раз увидел ее светлый жакет. Кажется, и лицо увидел, прекрасное, обыкновенное, святое. Она стояла у колонны...

"Нет! - подумал я. - Нет! Нет!"

Закрыв глаза я тщательно перебирал весь разговор: каждое ее слово, каждая интонация источали отраву. Эта отрава была чудодейственным напитком, который я пил, все более опьяняясь. Наталья меня не провела, нет. Так просто меня не проведешь. Хорош бы я был, если бы меня могла обвести вокруг пальца такая простушка, как наш участковый врач.

"Ты думала меня провести, Натали? Ха-ха-ха! А у тебя ничего и не вышло. Как маленькая! Даже стыдно слушать. Мужа люблю, бога люблю. Люби себе на здоровье. Но меня-то зачем обманывать? Я же еще тебе не муж. Вот поженимся, тогда другое дело. Но сейчас-то зачем?.. Наташа! Запомни! Когда человек не любит, он не умеет ужалить каждым словом. Нипочем.

Так разве, случайно найдет два-три слабых места, но не каждым же словом. Поняла?"

Вдруг, открыв на мгновение глаза, я заметил, соседи почему-то приглядываются ко мне, а некоторые пытаются отодвинуться, и сообразил, что говорю вслух.

Громко к тому же. Встал, на остановке вышел, дождался следующего поезда и поехал дальше.

Дома, только отпер дверь, звонок телефона, бросился к нему и на ходу спохватился: нет, сегодня она не позвонит. Хотя почему - нет? Она же, может быть, поверила, как я болен. Схватил трубку - Мишкино добродушное "бу-бу-бу". Чуть не разбил аппарат, но сдержал себя.

- Чего тебе?

- Витя, Витя, ты как? Жив, здоров?

- Ты что ко мне привязался, балда? Я спать хочу, спать!

- Так рано? Витя, с тобой в самом деле все в порядке?

Я повесил трубку.

28 июля. Пятница

Кира Михайловна, будь она неладна, все утро утешала по телефону Марию Алексеевну. А ведь мне каждую минуту могла позвонить Наташа. В комнате никто не работал: волей-неволей все прислушивались к зычной скороговорке Селезневой, ниспосланной в наш отдел не иначе как самим сатаной. Обычно, правда, ей не давали размахнуться на всю катушку, но сегодня она разговаривала по слишком деликатному поводу, чтобы кто-то рискнул ее одернуть. На прием к директору я записался у секретарши на одиннадцать тридцать, перед тем надо было, как договорились, загляруть к Перегудову. Видимо, утренний обмен приветствиями с Наташей не состоится.

Вот как Кира Михайловна утешала подругу в ее большом человеческом горе:

- ...И было. А что?.. Думала, сама сойду в скорбную могилу. Нет, нет, нет. Дети, дорогая моя, дети и только дети... Они - всякие, хорошие и плохие... Я уж знаю, Маша. Ты не мне говори... Которым крест нести, так нам, простым бабам... не им, нет... Забудь и не плачь... Он никогда. А я бы на таком месте ни за что не согласилась. Куда там. Это же все равно дрова ножом рубить... В Индии береза, и у нас береза. Не стоит своей всей жизни... сроки и сроки. Только тогда начинаем понимать и сочувствовать, когда теряем бесконечно дорогое...

Долго слушать Киру Михайловну опасно. В ее суматошном словоизвержении есть что-то оеобенное: чем больше вслушиваешься, тем томительнее начинает проникать в мозг некий мистический символ. Дух потустороннего присутствия. Ведь вот сейчас, кажется, уловил какую-то нить, какой-то общий смысл, и вдруг - он исчез, выскользнул, растворился в новом потоке фраз, уже не несущих вообще никакого смысла, но знакомых, вызывающих болезненную мешанину ассоциаций. Иголка, которую осторожненько, но упорно проталкивают тебе под кожу, почти без боли, и всетаки если долго терпеть, забыться, не стряхнуть разом оцепенение - иголка неминуемо вопьется в самый мозжечок.

Коростельский. Окоемова, Лазарев, Печенкин и другие слабонервные сотрудники давно ушли в коридор, а я все что-то сидел, открыв рот, и слушал, завороженный. Дело в том, что ровное и страшное нервное напряжение, в каком я сейчас находился, сталкиваясь с бессмысленным гудением Киры Михайловны, как бы получало исход, ослабевало, вытягивалось в пустоту.

Не знаю, как Марии Алексеевне, а мне действительно было легче от утешений нашей дьяволицы, и я вишел из комнаты только когда она повесила трубку и сказала: "У-у-ф!"

Товарищи окружили меня.

- Ага, не выдержал, ага! - приплясывала несолидно Окоемова, обернулась к Коростельскому заговорщицки. - А ты говорил: Семенов все выдержит. Не заблуждайся в следующий раз. Героев среди нас нет, Лазарев и Печенкин, суровые мужики, стояли плечом к плечу, омраченные тяжелой думой.

- Может, ей в чай чего подсыпать? - сказал Лазарев.

- Ее колом надо. Колом по башке! - ответил Печенкин, человек близкий к природе, охотник и рыболов.

- А ты куда, Витя? - спросил Коростельский.

- Як начальству.

- Зачастил, зачастил ты что-то...

- Ой, что будет! Ой, что будет! - подхватила Окоемова. Судя по всему, роман их развивался стремительно и дошел до стадии, когда слова одного кажутся другому исполненными глубокого, обращенного только к нему смысла.

К Перегудову я вошел с забавным чувством своей неожиданной значительности. Владлен Осипович разговаривал по телефону, увидев меня, приветливо махнул рукой: проходи, мол, садись. И даже скривился на трубку - надоели, черти. Ничего от вчерашней ярости и несдержанности. Кончив телефонный разговор, стал расспрашивать меня о каком-то давнем деле, пустяковом, мне для того, чтобы ответить, пришлось напрягать память, и все я пытался свернуть Перегудова на сегодняшнее, актуальное. Но он не давал передышки, вопросы сыпались из него, как горох из прорвавшегося пакета. Да все какие-то малозначительные, затейливые вопросики.

И тут - звонок внутреннего телефона.

- Да. Пришли? - спросил Перегудов в трубку, продолжая добродушно сверкать мне глазами. - Так пускай входят. Жду.