Командировка

- Направо пойти - живу не быть, налево пойти - голову сложить! козырнул я знанием фольклора. - Ты хочешь в бар, родная?

- Нет.

- Напрасно. Шампань-коблер твой любимый, приятная музыка, полумрак...

Она покосилась на свои часики.

- Хорошо, - вздохнул я. - Пойдем туда, откуда так сладостно пахнет горячими яствами.

Наташа отказалась есть что-либо, я на свой риск взял ей стакан сока и порцию осетрины, себе выбил гороховый суп, бифштекс, салат и компот. Не знаю, зачем это сделал: от вида пищи меня сразу начало подташнивать. Народу было немного (в этих столовых по вечерам вообще редко бывают едоки, что свидетельствует о большом запасе здравомыслия у москвичей), мы сели за столик в углу. Туесок с платком я положил рядом с бифштексом и, начав хлебать суп, небрежно толкнул его к Наташе:

- Это тебе.

Она скучающе разглядывала пейзажи на стенах, не прикасаясь ни к соку, ни к осетрине, ни к подарку.

Весь ее вид выражал нетерпение. У меня горло сжималось от любви к ней, и к ее поведению, и к тому, как отчужденно она держится, и как изредка рассеянно соскальзывает на меня взглядом, точно я один из настенных пейзажей.

- Должен заметить, Наташа, - сказал я, - что, как моей будущей супруге, тебе бы следовало вести себя приветливее. Ты посмотри, посмотри, какой я тебе платок отхватил.

- Откуда ты знаешь про Каховского?

- Твой нынешний временный муж мне выдал сию тайну.

Она удивилась, но не так сильно, как можно было ожидать.

- Где ты его видел?

- Он приезжал ко мне в Н. Мы проговорили с ним всю ночь и пришли к единодушному мнению, что я обязан на тебе жениться. После всего, что было.

- Ой! - сморщилась она. - С тобой говорить, как с глухим. Что он сказал про Каховского?

- Всю правду. Что ты любила его, а потом полюбила меня. Он ничего не утаил. Видимо, принял меня за священника.

- Зачем он к тебе приезжал?

- Это ты его посылала.

- Я?

- Да, он так сказал. Дала, говорит, мне денег на дорогу и послала.

- Витя, я пойду. До свидания.

Я успел схватить ее за руку, дернул на стул, суп расплескался и потек по клеенке серыми лужицами.

В глазах ее блеснуло злое, отвратительное выражение.

- На это ты способен, я знаю.

На мгновение я потерял выдержку, заспешил, стал развязывать тесемки туеска. Платок высветился из коробочки серо-серебристыми заячьими ушками. Наташа смотрела на меня с жалостью, как на инвалида. Может быть, я и был инвалидом.

- Витя, мне не надо от тебя подарков. Мне не надо от тебя ничего. Неужели ты не понял?

- Посмотри, какой красивый платок!

- Платок безвкусный... Ешь быстрее, я спешу.

Я глотал ложку за ложкой под ее пристально-изучающим взглядом.

- Витя! - сказала она вдруг потеплевшим голосом. - Мне не хочется делать тебе больно, но пойми Же, все кончено. Да и не было ничего. Конечно, я сама дала тебе повод думать иначе. Пожалуйста, прости меня за это.

Я отставил тарелки, зашнуровал туесок.

- Пошли!

Дождик истощился, смеркалось. Было свежо, и земля слегка покачивалась под ногами.

- Посидим немного?

Сели на скамеечку на детской площадке. Я закурил. Все мои ощущения сделались расплывчатыми, как сумерки.

- Что с тобой творится, Ната, я не пойму. Мы жили вместе, обнимались, любили друг друга. Это было. А ты говоришь - не было... Я всегда догадывался, что ты сумасшедшая. Сейчас, по-моему, у тебя обострение. Но все пройдет. Ты увидишь: я буду терпеливым и внимательным мужем. Николай Петрович...

- Витя, ты помнишь, как я быстро к тебе пришла, сама. У меня была тоска, страшная тоска. Теперь тоска прошла, и я хочу быть одна. Повторяю, я виновата перед тобой...

- Ничему не верю. Ты не понимаешь, что говоришь.

Сумерки постепенно, сантиметр за сантиметром, отдаляли ее от меня, и придвинуться к ней я не мог. От нее исходило тепло и очарование непостижимости.

- По-настоящему я всегда любила, и теперь люблю, только своего мужа. Я не хотела тебе говорить, чтобы не расстраивать еще больше. Но это так. Ты же видел его. Его не любить невозможно.

- Ты его жалела, он сам сказал.

Прожурчал ее грудной, струящийся смех.

- Его жалеть? Все равно что жалеть бога.

- Женщины способны на это.

- Может быть, но только не я.

- А Каховского ты не любила?

- Наверное, нет.

- И меня?

- Тебя уж точно - нет.

Если у меня и оставалось какое-то желание, так это встать поудобнее, навалиться на нее и задушить. Проделать все быстренько, чтобы ей не было слишком больно. Это было даже не желание, а жгучая потребность.

- Когда я буду умирать, - сказал я, - то и тогда буду тебя ненавидеть.

- Вот и отлично.

Вставая, Наташа слегка, по-дружески, коснулась моей руки: попрощалась. Я устремился за ней.

- Провожу тебя к подруге.

- Это далеко.

- Тем более.

Она пожала плечами. В метро у меня не оказалось пятака, а у Натальи был проездной. Пока я разменивал двухгривенный в автомате, она уже спускалась по эскалатору. Даже не оглянулась, где я. Но я догнал ее, догнал. Несколько остановок мы проехали молча.

- Значит, ты меня никогда не любила?

- Нет.

Упустив момент задушить ее на укромной скамейке, теперь я, конечно, не мог этого сделать на виду у пассажиров.

- Тебе не надоело ломать комедию? - спросил я.

- Я не ломаю комедию, Витя. Я говорю тебе правду, пойми... И говори тише, пожалуйста.

На "Площади Ногина" сделали пересадку. Я брел за ней как в тумане. Видел только ее светлый жакет, бежевую юбку, прядь волос, прыгающую над маленьким розовым ухом. То и дело натыкался на людей.

Главное, я не мог представить, как вернусь домой и что там буду делать. В моей голове жужжал рой пчел.

Некоторые, побойчей, пытались выпрыгнуть через уши.

- У тебя так бывает, Ната? - спросил я. - Как будто в голове пчелы?

- Ну-ка, тряхни головой резко.

Я тряхнул, щелкнув зубами.

- Есть такие беленькие искорки?

- Есть.

- Это давление. Тебе надо побыстрее домой, выпить чаю и лечь в постель.

- Вот у твоей подруги и лягу на раскладушке.

Мы подъезжали к "Текстильщикам".

- Я тебя не приглашаю к подруге, Витя.

- Как же клятва Гиппократа? Я болен, ты должна мне помочь. Ты врач.

На остановке вышли. Наталья глядела на меня в раздумье. Я с безразличным видом разглядывал колонны. Потом сказал: