Новое платье короля

- Чегой-то ты, по-мойму, находишь, Настасья.

- Нахожу. В "Литературке", кстати, так и написали, если помнишь: выдающееся. И на пленуме по критике так говорили. Истомин, кажется. А она - "заметное"... Или она сама, по дурости, или ее _накачали_ сверху.

- Настасьюшка, родная, ну кто ее _качал_? Сказала и сказала, какая разница.

- Без разницы все, - растолковала Таня кратко, потому что прекрасно видела, что все ее толмачевство - тоже игра, что Настасья Петровна обладает хорошим слухом, а плов хозяева уже доели, Алексей Иванович вон всю тарелку выскреб, надо посуду собирать и о третьем позаботиться.

- Большая разница. Ты не хуже меня знаешь, какое значение имеет эпитет. Зачем давать лишний повод недоброжелателям? Заметных много, а выдающихся раз, два и обчелся.

- Я - раз?

- Он у нас первый, - сменила вопрос на утверждение Таня, внесла в спор свое веское мнение и удалилась в кухню с грязной посудой.

- Да, первый, - яростно подтвердила Настасья Петровна, а Алексей Иванович заорал Тане вслед:

- Татьяна, я компота не хочу, буду чай! И не сироткины писи, а покрепче завари. И пирога дай.

- Пирога тебе нельзя, - мгновенно отреагировала Настасья Петровна.

- Можно. Раз я первый, мне все можно.

- Тогда позволь мне вмешаться, - Настасья опять переключилась на литературную тему, поняв, что пирог у мужа она не отспорит. - Я позвоню Давиду и попрошу, чтобы этот кусок в передаче переозвучили. Он поймет.

- Он-то поймет, - сказал Алексей Иванович, поднимаясь, стряхивая с черного своего одеяния хлебные крошки и мелкие рисинки из плова, - а я нет. И звонить ты никуда не будешь. Я не хочу, чтоб надо мной смеялись.

- Кто над тобой будет смеяться?!

- Телеоператор.

- Какой телеоператор?

- Бородатый.

- Ты с ума сошел!

- Вовсе нет. Пусть все будет, как будет.

- Все будет, как будет, - сообщила Таня, вкатывая в столовую сервировочный столик на колесах, на котором стояли кофейник, молочник и крохотная чашечка - для Настасьи Петровны, заварной чайник и стакан в серебряном подстаканнике - для Алексея Ивановича, а также тарелка с ломтями пирога - для обоих.

- Таня, мне чай - наверх. Я устал и прошу меня не беспокоить: Ни по какому поводу. Настасья, поняла? Не бес-по-ко-ить! - поднял вверх указательный перст. - Мне надоели голубые глаза со слезами умиления.

- Что ты имеешь в виду? - растерянно спросила Настасья Петровна.

За долгие годы она отлично изучила характер мужа, все его нечастые _взбрыки_, все его срывы спокойного обычно настроения, и знала, что в таком случае лучше не настаивать на своем, лучше отступить - на время, на время, потом она свое все равно возьмет.

- Я старый, - сообщил Алексей Иванович новость, - и ты старая, хотя и хорохоришься. Мне надоела суета, я хочу покоя и тишины.

Он почти орал, сотрясал криком стены, но Таня все же сочла нужным ввернуть:

- Покоя сердце просит.

Алексей Иванович на Танину эрудицию реагировать не стал, счел разговор законченным, пошел прочь. И уже в коридоре-услыхал, как Таня выговаривает Настасье Петровне:

- Ты, Настасья, прям как танк, прешь и прешь напролом. Не видишь, мужика бородач расстроил. Который с аппаратом.

- Чем расстроил? - спросила Настасья Петровна, в голосе ее слышалось безмерное изумление. - Он же молчал все время...

- Глухая ты, Настасья, хоть и ушастая. Слух у тебя какой-то _избирательный_: чего не хочешь, того не слышишь... Пусти, я чай ему снесу.

Алексей Иванович усмехнулся: ай да Таня, ай да ватник с ботами!.. А слух у Настасьи и впрямь избирательный.

Чай был крепким, пирог вкусным, настроение паскудным. Алексей Иванович, не раздеваясь, не страшась помять брюки, лег на тахтичку поверх покрывала, утопил голову в подушку, зажмурился и пожелал, чтобы пришел черт. И хотя до вечера, до программы "Время" еще ждать и ждать, черт не поленился, явился в неурочный час, уселся на привычное место под лампу на письменном столе, несмотря на день за окном, щелкнул выключателем, объяснил:

- Погреться хочу. Холодно тут у вас.

- А у вас тепло? - спросил Алексей Иванович.

- У нас климат ровный, жаркий, сухой. Очень способствует против ревматизма, спондилеза, радикулита и блуждающего миозита.

Но привычная тема сегодня не интересовала Алексея Ивановича. В конце концов, и черт являлся к нему не за тем, чтобы обсуждать работу славных метеорологов, и хотя он мало походил на делового телеоператора, все же были у него какие-то служебные обязанности, получал он за что-то свою зарплату - чертовски большую или чертовски мизерную. Или он уже пенсионер, или он уже на заслуженном отдыхе и материализуется в кабинете Алексея Ивановича только ради пустого общения?

- Черт, а, черт, - сказал Алексей Иванович, - ты еще служишь или уже на пенсии?

- Служат собаки в цирке, - грубо ответил черт, - а я работаю. Пенсия нам не положена.

- Извини... В чем же заключается твоя работа?

- В разном, - напустил туману черт, поправил лапой абажур, чтобы свет падал точно на мохнатую спину, - я специалист широкого профиля.

- Понятно, - согласился Алексей Иванович, хотя ничего не понял и продолжал крутить вокруг да около, страшился взять быка за рога. - Тогда зачем ты ко мне приходишь? Или прилетаешь...

- _Телетранспортируюсь_, - употребил черт фантастический термин, который, как знал Алексей Иванович, означает мгновенное перемещение объекта из одной точки пространства в другую. - А зачем? Так, любопытен ты мне: вроде бы мудрый, вроде бы талантливый, вроде бы знаменитый.

- Почему "вроде"? - Алексей Иванович почувствовал острый укол самолюбия.

- Сомневаюсь, - сказал черт, - имею право, как персонаж разумный. Истина: мыслю - значит, существую. Дополню: сомневаюсь - значит, мыслю.

- Право ты, конечно, имеешь, - неохотно подтвердил Алексей Иванович. Может, я не мудрый, может. Может, и не талантливый. Но ведь знаменитый это факт!

- Сомнительный, - мгновенно парировал черт. - Тебя убедили, что ты талантлив и знаменит, убедили люди, которые сами в это не верят. А ты поверил. Значит, ты не мудр. Логично объясняю?

- Ты логичен в выводе, но исходишь из ложной посылки. Я в литературе полвека, написал уйму книг, они издаются и переиздаются огромными тиражами. Меня никто ни в чем не убеждал, я плевать хотел на то, что обо мне пишут критики. Но ведь ты не можешь не признать, что я - история литературы?