Страница 75 из 77
Он юркнул к простенку сбоку, поверх белой занавески заглянул в окошко.
Так оно и есть: Лизка, как елушка в дождливый день, вся в слезах, а кто ей трепку задает, не надо спрашивать. Дорогой муженек - не иначе как, сукин сын, только что с б......а явился, даже фуражки еще не снял.
Больше Михаил не таился. На всю подошву ступил на землю, на крыльце протопал сапогами, кольцо в воротах повернул - едва не выломал.
В окошке резко раздвинулась занавеска - показалось Егоршино лицо, злое, колючее, - затем так же резко задернулась.
Раздался новый крик в избе, новая ругань, потом наконец заскрипели двери, и в сени вышла Лиза - Михаил по ширканью носа узнал сестру.
Однако когда они вошли в избу, Лиза уже не плакала. Глаза красные, губы распухли, но не плакала. Не хотела, из гордости не хотела показывать брату свое горе.
Егорша - он стоял посреди избы руки в брюки, фуражка на глаза - словно из автомата прострочил в него:
- У меня не постоялый двор, чтобы ломиться середка ночи. Можно, думаю, и до утра подождать.
- Извини, я думал, мы еще без докладов.
- А ты не думай!
- Да что ты, господи! - всплеснула руками Лиза. - Неуж брату родному спрашивать, когда к сестре приходить? - Что бы тебе сказал татя, кабы услышал это?
- Не услышит, поскольку мертвая природа и протчее... А потом, вы этому тате еще при жизни уши запечатали. Сволочи! - вдруг взвизгнул Егорша. - Родной внук в армии, священные рубежи... а вы дом у него вздумали оттяпать...
Михаил сделал шаг.
Но надо знать Егоршу! Закривлялся, заприплясывал, - дескать, пьяный в дымину, ничего не соображаю, ни за что не отвечаю, а потом и вовсе начал валять ваньку: в пляс пустился.
Царапала, царапала,
Царапала, драла,
У самого Саратова
Я милому...
- Больно, больно баско, - сказала Лиза. - Может, еще сына разбудить? Пущай посмотрит, что отец пьяный вытворяет...
- А что! - петухом вскинул голову Егорша. - Буди. Чем плох у него отец?
Он новый номер выкинул - парадным шагом пропечатал к дверям.
- Порядочек! Ладнехонько идем. Пить выпивам, линию знам и в милицию не попадам...
- Ничего, попадешь. Так будешь делать, выведут на чисту воду. - Лиза все-таки не выдержала, всхлипнула. - Это ведь из-за чего у нас ночное собранье, - кивнула она брату. - Только что за порог родной перевалил.
- Ревность - родимое пятно и всякая тьма капитализма... - изрек Егорша.
- А по-моему, и при социализме за это по головке не гладят. Что-то я не читал в газетах, чтобы призывали: бегай от своей жены...
- А я в указчиках не нуждаюсь. Понятно? - отрезал Егорша...
- А я говорю, не надувайся - лопнешь.
- По етому вопросу советую вспомнить кое-какие события у колхозного склада.
- Ты!..Ты мне про склад? - Михаил озверел, двинулся на Егоршу, и тому, конечно, никакой бы бокс сейчас не помог, да спасибо Лизке - она привела его в чувство.
- Что вы, что вы, дьяволы! Образумьтесь! Уж двух слов сказать не можете, чтобы не на кулаки...
Егорша, как лезвием, резал его своими синими щелками из-под светлого лакированного козырька военной фуражки с красной звездой, и Михаил подивился столько ненависти было в этих щелках. Из-за чего? Кажется, он в последние дни не давал ни малейшего повода. Даже наоборот: после той идиотской потасовки у склада сам первый пришел к Ставровым. С бутылкой. Потому что черт его знает, этого прохиндея: начнет еще на сестре отыгрываться. И вот ничего не помогло. Егорша как на заклятого врага смотрит на него.
А может, это из-за Дунярки? - вдруг пришло ему в голову. Из-за того, что та дала ему от ворот поворот? Да еще при нем, при Михаиле. Егорша такой: не пожалеет, кого угодно стопчет, ежели стать между ним и бабой, которую он облюбовал. А то, что у него зуб на Дунярку горит, это ясно.
- Вопросов больше ко мне не имеется? - спросил, чеканя каждое слово, Егорша. - Ну и у меня нет. А писем в этом доме не подписывают. Потому как в этом доме с Советской властью живут. Ясно?
- А я что, не с Советской?
- Да вы об чем это? Об каком письме?
- А это уж ты его спрашивай, своего дорогого братца. - Егорша с ухмылкой кивнул Лизе. - Он решил зимой в прорубь прыгать.
- И ничего я не решил. Кой черт, нельзя уж сказать, что белое - белое...
Лиза еще нетерпеливее спросила:
- Да чего ты натворил-то? Про какое письмо он говорит? Где оно?
Михаил отмахнулся:
- Так. Ерунда. - Не хватало еще, чтобы он сестру свою втащил в эту историю.
Но тут Егорша просто заулюлюкал: ага, дескать, что я говорил? Ничего себе письмецо, ежели даже родной сестре показать нельзя!
Михаил выхватил из кармана ватника скомканный листок, бросил на стол: читайте!
Лиза присела к столу, расправила листок, прочитала заявление вслух.
- Коль уж и дельно-то! Все, каждое слевечушко правда. Да я бы того, кто писал, расцеловала прямо.
- Целуй! - усмехнулся Егорша. - Он тут, между протчим.
- Ты?
Лиза, конечно, хитрила - это было ясно Михаилу: не могла же она не узнать почерк своего брата! Но все равно было приятно. И приятно было видеть ее зеленые, по-весеннему загоревшиеся глаза. А потом еще больше: Лизка, которая за всю жизнь ни разу не целовала его, тут вдруг выскочила из-за стола, обняла его и, подскочив, звучно чмокнула в небритую щеку.
Егорша язвительно захохотал:
- Да ты, может, и письмо подпишешь?
- Подпишу! Где карандаш?
- Ладно, ладно, сестра, сказал Михаил. - Брось. - Стоило бы, конечно, проучить этого индюка, да уж ладно: с него достаточно и того, что сестра не струсила.
Но Лизка загорелась - не остановить. Сбегала в чулан, принесла карандаш.
- Где мне расписаться-то? Все равно?
- Не смей у меня! - гаркнул на всю избу Егорша. - Чуешь?
Лиза даже не взглянула на него. Быстро прочертила по бумаге карандашом, с пристуком положила его на стол.
В наступившей тишине стало слышно, как завывает и мечется под окошком ветер, уныло скрипит в заулке мачта.
Потом булыгами пали слова:
- Все! Ты не письмо подписала, а свой смертельный приговор. Счастливо оставаться! Раз тебе брат мужа дороже, с братом и живи.
Лиза не закричала, не заплакала. Ни тогда, когда захлопнулась за Егоршей дверь, ни потом, когда под окошками прошелестели его летучие шаги.