Страница 27 из 29
Следом за доктором, насвистывая песенку "Три поросенка", ввалился частный детектив Василий Дубов в заляпанном строительном фартуке и с мастерком в руке. Весь вид Великого Сыщика говорил, что и он тоже причастился к серапионычевой скляночке.
Последним в комнату проскользнул сам хозяин - совершенно трезвый, но в пальто, пахнущем сырою землей, и с лопатой, делавшей его похожим на Второго Могильщика из шекспировской трагедии.
- Хорошо, знаете, поработать на кладбище, на свежем воздухе, - промолвил Покровский, как бы извиняясь, что остальные были лишены такой возможности. - Простите великодушно, что заставили ждать. Пока Владлен Серапионыч исследовал мумию моего почтенного пращура, мы с Василием Николаевичем замуровывали стенку в склепе и закапывали подземный ход. Будем надеяться, что теперь ближайшие сто лет Савву Лукича никто не потревожит.
- Ну что, может быть, приступим? - вновь предложил инспектор.
- Да-да, конечно, - радостно потер руки Василий Дубов и придвинул к себе ларец. Он был сделан из какого-то дерева, особым способом обработанного и потому не подверженного тлению веков, а по бокам обит металлом, уже изрядно заржавевшим. Василий пытался поднять крышку, но та не открывалась.
- Может, кочергой подцепить? - неуверенно предложил Покровский.
- Нет-нет, не надо портить ценную вещь, - поспешно возразила баронесса. - Попробуем сначала вот этим. - Госпожа фон Aчкасофф просунула руку под стоячий воротничок своей темной блузочки, сняла с шеи скромный металлический крестик, оказавшийся маленьким ключиком, и протянула его Чаликовой. Надя вставила ключ в замочную скважину и осторожно повернула. Раздался скрип, и шкатулка открылась. По комнате распространился неуловимо-приятный запах.
- Похоже, дерево внутри пропитали каким-то ароматическим веществом, принюхавшись, отметил Серапионыч и добавил не совсем благозвучное слово по-латыни, смысл которого не уловил никто, разве что доктор Белогорский.
Все взоры устремились на таинственный ларец. Надя раскрыла крышку шире, и ее лицо озарилось неподдельным разочарованием. Вместо золота и брильянтов ларец был до краев наполнен какими-то пожелтевшими бумагами, наподобие тех, что находились в "кладоискательской" папке от Федора Иваныча.
- Вот вам и сокровища баронов Покровских, - развела руками Чаликова.
Однако Иван Покровский, похоже, совсем не был расстроен, скорее наоборот:
- Должно быть, это наши семейные реликвии!
- O, да тут стихи! - воскликнул Дубов, разглядывая верхнюю бумагу.
- Замечательно! - обрадовался Покровский. - Значит, мой пращур тоже был поэтом. A для любого поэта его стихи - главное сокровище.
- Да нет, это, кажется, не его, - покачал головой Василий. - Тут какое-то "Послание барону Покровскому". И Дубов медленно, с трудом разбирая мелкий почерк, зачитал:
- Прими сей череп, Савва, он
Тебе принадлежит по праву.
Тебе поведаю, барон,
Его готическую славу...
- Где-то я это слышала, - покачала головой Чаликова.
- A, ну вот, пожалуйста, - Дубов зачитал текст, записанный на первом листе "Послания" другим почерком, круглым и разборчивым: - "Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Продал мне это послание за триста рублей, а сам перепосвятил его барону Дельвигу и опубликовал!".
- Это что, автограф Александра Сергеевича?! - воскликнул Покровский и бережно, будто дитя, взяв верхний листок, принялся благоговейно его разглядывать.
- И, похоже, не единственный, - Дубов отложил "Послание" в сторону и взял следующий листок, исписанный одним пушкинским почерком: - "Любезнейший барон Савва Лукич! Прости великодушно, что сыграл с тобой столь нехорошую шутку. Но в знак слабого утешения прими от меня эту скромную безделицу. Твой вечно должник А.Пушкин". Тут еще и стихи, - добавил Василий Николаевич.
- Позвольте мне. - Иван Покровский слегка трясущимися руками взял листок и дрожащим голосом прочел:
- Поэт в порыве вдохновенья
Стихи прекрасные творит,
Но голос внутренний сомненья
Ему иное говорит:
"O чем хлопочете, поэты,
Творцы прелестных небылиц?
Что ваши оды и сонеты?
Их унесут быстрины Леты
Степных резвее кобылиц".
- O смолкни, смолкни, дух сомненья,
Оставь меня, жестокий глас!
Пускай забудутся творенья
Зато минута вдохновенья
Дороже вечности для нас!
- Так это что - неизданные стихи Пушкина? - воскликнула Чаликова.
- A старый барон, выходит, был не таким уж бараном, - как бы про себя проговорила баронесса фон Aчкасофф.
- Нет, ну почему же, не только Пушкина, - заметил Дубов, продолжавший перебирать бумаги. - Вот стихотворение Тютчева. - И детектив с выражением зачитал:
- В ночи, сквозь ветер и пургу,
Сияла свечка на снегу.
На небе - ни луны, ни звезд,
Лишь свечка озаряла крест.
И средь холмов блистал в ночи
Свет негасимыя свечи.
Светил сквозь тьму тот ясный свет,
И ярче света в мире - нет.
- Гениально, - развел руками Серапионыч. - Если бы я был поэтом, то только так бы и писал. - Ну и что там еще?
Василий извлек из ларца незапечатанный конверт, и на стол выпали несколько исписанных листков, а следом за ними - обломок некогда круглого металлического медальона, украшенного не то восточным узором, не то какими-то непонятными письменами.
- Кажется, тут по-немецки, - сказал детектив, имея в виду, разумеется, не медальон, а верхний листок. - Похоже на стихи. А, вот и по-русски. - "Это стихотворение великого Гете мне подарил его друг и сподвижник Эдуард Фридрихович Херклафф, когда гостил в Покровских Воротах в 1829 году. Моей супруге Наталье Кирилловне он преподнес сей медальон, непонятным образом расколовшийся надвое накануне ее бесследного исчезновения..."
"Значит, госпожа Хелена не врала, говоря об исчезновении супруги Саввы Лукича, - отметила Чаликова. - Но неужели этот негодяй Херклафф съел и Наталью Кирилловну? А что, с него станется".
Василий перевернул листок и прочел:
- И всхлюпывают гады на болоте,
И жабы мечутся в бузе,
И мухомор расцвел к весне,
И выполз уж; уж весь в охоте
На головастиков и на ужих,
И на своих, и на чужих,