Заговор Аквитании

– Отель “Кенигсхоф”, – бросил он наконец шоферу, так ничего и не придумав.

– Герр Даулинг изволил оставить здесь письмо, насколько я понимаю, именно на этот случай, – важно проговорил дежурный клерк, доставая что-то из-под стойки.

– Оставил – что? – Джоэл был поражен. Он назвал имя актера только в надежде на то, что оно каким-то образом поможет ему снять номер.

Клерк извлек из тоненькой пачечки два маленьких листика, взглянул на них и спросил:

– Вы – Джоэл Конверс, американский адвокат?

– Примерно так. Да, это я.

– Герр Даулинг предвидел, что у вас могут возникнуть некоторые затруднения с устройством. В случае вашего прихода в “Кенигсхоф” он попросил нас, если это возможно, оказать вам всяческое содействие. Это возможно, герр Конверс. Герр Даулинг популярная личность.

– И популярность эта вполне заслуженная, – заметил Конверс.

Клерк обернулся, достал из одной из расположенных за своей спиной ячеек запечатанный конверт и вручил его Конверсу, который тут же распечатал его.

“Здорово, напарничек!

Если ты не получишь этого письмеца, утром я возьму его обратно. Извини меня, но ты ведешь себя примерно так, как большинство моих менее удачливых коллег, говорящих “нет”, когда им очень хочется сказать “да”. Чаще всего их поступки диктуются ложной гордостью – они считают мое предложение подачкой – либо боязнью встретиться с теми, с кем, по их мнению, не стоит встречаться. В твоем случае полностью исключается первое, зато остается второе. В Бонне есть кто-то, с кем ты не хочешь или не должен встречаться. Номер тебе обеспечен. Снят он на мое имя – если хочешь, можешь переписать на свое, но не настаивай на оплате. Я должен вам, советник, а я всегда плачу свои долги. По крайней мере, последние четыре года.

Кстати, актер вы никудышный – очень неубедительно выдерживаете паузы.

Папаша Рэтчет”.

Джоэл положил записку обратно в конверт, подавив искушение тут же позвонить Даулингу по внутреннему телефону, – У того и так почти не осталось времени на сон, с изъявлениями благодарности можно потерпеть до утра. Или до вечера.

– Мистер Даулинг устроил все наилучшим образом и с присущим ему великодушием, – сказал Джоэл дежурному клерку. – И как всегда, он прав. Если бы мои клиенты узнали, что я прибыл сюда за день до назначенного срока, они помешали бы мне полюбоваться видами вашего прекрасного города.

– Ваше инкогнито не будет раскрыто, сэр. Герр Даулинг весьма предусмотрителен и конечно же очень щедр. Ваш багаж, наверное, в такси?

– Из-за него-то я и опоздал. В Гамбурге его по ошибке погрузили на другой самолет и доставят сюда только завтра. По крайней мере, так меня заверили в аэропорту.

– Ах, какая неприятность, и, к сожалению, весьма распространенная в наши дни. В таком случае вам, возможно, что-нибудь понадобится?

– Нет, спасибо, – ответил Конверс, многозначительно приподнимая свой атташе-кейс. – Все самое необходимое у меня с собой. Впрочем, одна просьба у меня все-таки есть: нельзя ли прислать мне в номер бутылку виски?

– С удовольствием, сэр.

Джоэл с досье и стаканом виски примостился на кровати. Прежде чем возвратиться в мир фельдмаршала Эриха Ляйфхельма, необходимо решить несколько неотложных дел. С помощью телефонистки он связался с аэропортом и получил заверения, что чемодан его до утра пролежит в камере хранения. Свое исчезновение он объяснил тем, что провел в пути более двух суток и просто не хотел терять времени на ожидание багажа. Пусть думают, что угодно, – не хотел, и все. Сейчас его беспокоило иное.

Американское посольство! Неужто старый Биль был прав, утверждая: “…За этим стоят те, кто умеет убеждать, их становится все больше и больше… В нашем распоряжении от трех до пяти недель… Отсчет времени уже начался… Такова реальная перспектива, и она неумолимо надвигается…” И все же Джоэл не был готов к подобной реальности. Он принимал реальность существования Делавейна и Бертольдье, даже Ляйфхельма, но открытие, что и персонал американского посольства – американские дипломаты – подчиняется приказам Делавейна, произвело на него парализующее действие. Обо всем этом он поразмыслит на досуге, а пока ему следует подготовиться к встрече с человеком, ради которого он и прибыл в Бонн. Потянувшись к досье, он вспомнил неожиданно появившийся страх в глазах Эвери Фаулера – Престона Холлидея. Давно ли он обо всем знал? И много ли знал?

“Не стоит перечислять подвиги Эриха Ляйфхельма в годы войны. Достаточно сказать, что он имел блестящую репутацию и принадлежал к числу тех немногих высших офицеров, выходцев из партийных рядов, которые были приняты старыми кадровыми генералами. Такие люди, как Рундштедт и фон Фалькенхаузен, Роммель и фон Тресков периодически просили Берлин направить в их распоряжение Ляйфхельма. Безусловно он был великолепным стратегом и весьма способным офицером, но здесь важно и нечто иное. Эти генералы – аристократы представители правящего класса предвоенной Германии, – как правило, терпеть не могли национал-социалистов, считая их хамами, наглыми и хвастливыми дилетантами. Нетрудно представить себе, что Ляйфхельм воспринимался этим избранным кругом несколько иначе. Он был сыном блестящего мюнхенского хирурга, который оставил ему в наследство весьма солидные капиталы и недвижимость. Насколько прочно ему удалось влиться в военную элиту, можно судить по приведенной ниже выдержке из интервью генерала Рольфа Винтера, командующего Саарским военным округом:

“После обеда мы часто засиживались за чашкой кофе и вели безрадостные разговоры. Всем было ясно, что война проиграна. Бессмысленные приказы из Берлина, большинство которых мы не собирались выполнять, могли гарантировать только всеобщее истребление не только военных, но и гражданского населения. Это было безумие, апокалипсис. И часто в заключение этих бесед молодой Ляйфхельм говорил что-нибудь вроде:

“Может, эти дураки послушают меня. Они считают меня своим – такая репутация закрепилась за мной еще с ранних мюнхенских дней…” А мы думали, что, может быть, ему и в самом деле удастся внести хоть какую-то логику в происходящее. Он хороший офицер, пользуется уважением, к тому же – сын известного доктора, о чем он постоянно напоминал нам. В конце концов, в начале тридцатых у многих молодых людей голова шла кругом: выкрики “Зиг хайль!”, фанатичные толпы, знамена, барабаны, факельные шествия – все это было так мелодраматично, так по-вагнеровски. Но Ляйфхельм был другим: он не был одним из этих бандитов; патриотом – да, но не бандитом. И мы пересылали через него послания верным друзьям в Берлине, послания, которые, попади они не в те руки, непременно завершились бы для нас смертной казнью. Нам говорили, что, несмотря на самые энергичные попытки, он так и не сумел пробиться к сознанию людей, живших в постоянном страхе. Он всегда сохранял присутствие духа и лояльность. По словам одного из его адъютантов (заметьте – сам он об этом молчал), однажды его остановил на улице полковник СС и потребовал ознакомить с хранящимися в портфеле бумагами. Он ответил отказом, а когда тот пригрозил арестом, застрелил его, чтобы не выдать нас. Это был весьма рискованный поступок, и только ночной воздушный налет спас его тогда”.