Заговор Аквитании

В порыве благородных чувств (опять-таки по словам друзей того периода) папаша Ляйфхельм крепко обнял своего незаконного отпрыска и поведал ему печальную повесть о своей злополучной жизни, о несговорчивости жены и о тиранах родственниках. Это была типичная история самонадеянного человека с небольшим талантом и широкими связями. При этом доктор не уставал твердить, что он никогда не оставлял свою любовницу и любимого сына. В ходе этих весьма продолжительных и, без сомнения, пьяных излияний души вскрылось еще одно немаловажное обстоятельство, о котором юный Штёссель-Ляйфхельм до этого не знал, – законная жена его отца была еврейкой. Нашему юному герою это очень пригодилось.

Так лишенный прав наследства мальчишка стал настоящим отцом для этого скатившегося в бездну человека”.

По динамикам что-то объявили по-датски, и Джоэл посмотрел на часы. Объявление повторили, на этот раз уже по-немецки. Он напряженно вслушивался в слова, с трудом отличая одно от другого, но нужное ему все же уловил: “Гамбург – Кельн-Бонн”. Это было первое объявление о посадке на последний рейс в столицу Западной Германии через Гамбург. Полет займет не более двух часов, посадка в Гамбурге специально предназначалась для чиновников, которые хотели попасть за свои столы к началу рабочего дня.

Конверс сдал свой чемодан в багаж, адресуя его прямо в Бонн, предусмотрительно сложив в черную кожаную дорожную сумку самое необходимое. Здравый смысл подсказывал, что задержки, связанные с получением багажа – когда приходится стоять на виду у всех, – никак не способствуют быстроте передвижения да к тому же привлекают внимание тех, кто может следить за ним. Он спрятал досье Эриха Ляйфхельма в атташе-кейс и запер его, повернув бронзовые диски секретного замка. Затем он встал из-за стола, вышел из кафе и направился по залу ожидания в сторону выхода, ведущего на рейсы “Люфтганзы”.

Пот выступил у него на лбу, а удары сердца превратились в настоящую барабанную дробь. Сидящего рядом с ним человека он, несомненно, знал, но никак не мог припомнить, где и когда они встречались. Испещренное морщинами лицо, резкие черты которого подчеркивались густым загаром, пронзительные серо-голубые глаза под широкими кустистыми бровями и каштановые волосы с обильной сединой – он знал этого человека, но память отказывалась подсказать имя или хоть какой-нибудь намек на то, кем он был.

Джоэл надеялся, что, может быть, тот узнает его и как-нибудь проявит это. Но этого не происходило, и в конце концов он поймал себя на том, что продолжает краешком глаза следить за своим соседом: “исподтишка”, пришло ему на ум не очень-то лестное выражение. Сосед никак не реагировал на него, не отрывая взгляда от пачки сшитых машинописных листов, напечатанных шрифтом более крупным, чем тот, что используется в деловой переписке или даже в рекламе. Должно быть, наполовину слепой, подумал Конверс, и пользуется контактными линзами. Но и этот случайно обнаруженный физический недостаток ничего не приводил на память. Возможно, он встречал его в Париже, как того в светло-коричневом плаще, который оказался потом в подвале отеля. Он мог быть в числе посетителей “Непорочного знамени” и даже одним из завсегдатаев той комнаты для игр для отставных военных… Более того, он мог сидеть и за столом Бертольдье, спиной к Джоэлу, не видимый американцем, которого он теперь выслеживает. А впрочем, действительно следит ли за ним этот человек? – размышлял Конверс, крепче сжимая атташе-кейс. Повернув голову на несколько дюймов, он стал изучать своего попутчика.

Неожиданно тот поднял голову от скрепленных машинописных страниц и взглянул на Джоэла. В его глазах не было ни раздражения, ни любопытства.

– Извините, – смущенно произнес Конверс.

– Пожалуйста, пожалуйста… Валяйте, – последовал странный и лаконичный ответ. Акцент был американским, и диалект – явно техасским или крайне западным. Сосед его снова погрузился в свои бумаги.

– Мы… мы не знакомы? – не выдержал Джоэл. Сосед снова вскинул на него глаза.

– Не думаю, – последовал сухой ответ, и человек опять занялся своим докладом или что там у него было в бумагах.

Конверс принялся глядеть на черное небо за окном и на красные вспышки огоньков, освещающие серебряную поверхность крыла. Он рассеянно попытался вычислить угол крена самолета, но ведавшая летной практикой часть его мозга спасовала даже перед этой примитивной задачкой. Человек этот, безусловно, ему знаком, и его странное “валяйте” только усугубило беспокойство Конверса. Что это – предупреждение, сигнал? Подобно тому, как были сигналом его слова, обращенные к Жаку Луи Бертольдье и предупреждающие о том, что генералу лучше всего наладить связь с незнакомцем, признать его.

Голос люфтганзовской стюардессы прервал его размышления:

– Герр Даулинг, для нас огромная честь принимать вас у себя на борту.

– Спасибо, милочка, – отозвался сосед, и его морщинистое лицо расплылось в мягкую отеческую улыбку. – Вот ты и добудь мне немного виски со льдом, и я тогда отвечу тебе точно таким же комплиментом.

– Сию секунду, сэр. Уверена, что вам надоело это выслушивать, но ваше телевизионное шоу пользуется у нас в Германии страшным успехом.

– Еще раз спасибо, дорогая, но программа – не только моя. Там есть еще масса очень симпатичных парней, которые так и носятся по экрану.

“Актер! Актер, черт бы его побрал!” – подумал Джоэл. Никаких тревог, никаких неожиданностей. Его страхи скорее воображаемые, чем реальные.

– Вы слишком скромны, герр Даулинг. Они все так похожи друг на друга и вечно о чем-то спорят. А вы такой милый, такой мужественный, такой… все понимающий.

– Все понимающий? Сказать по правде, я тут посмотрел в Кельне на прошлой неделе кое-какие сценки и не понял ни одного слова из тех, что я сам наговорил.

Стюардесса рассмеялась, сообразив, что он говорит о дублированной на немецкий язык передаче.

– Значит, виски со льдом, верно, сэр?

– Верней и не придумаешь, дорогая. Стюардесса отправилась выполнять заказ, а Конверс все продолжал смотреть на актера.

– Извините еще раз, – запинаясь проговорил он. – Я конечно же должен был сразу узнать вас.