Страница 45 из 56
Неделя
и снова счастья нету, задрались,
едва в пивнушке побыли...
Вот оно
семейное
"перпетуум мобиле".
И вновь
разговоры,
и суд, и "треть" на много часов
и недель, и нет решимости
пересмотреть семейственную канитель. Я напыщенным словам
всегдашний враг, и, не растекаясь одами
к Восьмому марта, я хочу,
чтоб кончилась
такая помесь драк, пьянства,
лжи,
романтики
и мата.
1927
ЛУЧШИЙ СТИХ
Аудитория
сыплет
вопросы колючие, старается озадачить
в записочном рвении. - Товарищ Маяковский,
прочтите
лучшее ваше
стихотворение. Какому
стиху
отдать честь? Думаю,
упершись в стол. Может быть,
это им прочесть, а может,
прочесть то? Пока
перетряхиваю
стихотворную старь и нем
ждет
зал, газеты
"Северный рабочий"
секретарь тихо
мне
сказал... И гаркнул я,
сбившись
с поэтического тона, громче
иерихонских хайл: - Товарищи!
Рабочими
и войсками Кантона взят
Шанхай! Как будто
жесть
в ладонях мнут, оваций сила
росла и росла. Пять,
десять,
пятнадцать минут рукоплескал Ярославль. Казалось,
буря
версты крыла, в ответ
на все
чемберленьи ноты катилась в Китай,
и стальные рыла отворачивали
от Шанхая
дредноуты. Не приравняю
всю
поэтическую слякоть, любую
из лучших поэтических слав, не приравняю
к простому
газетному факту, если
так
ему
рукоплещет Ярославль. О, есть ли
привязанность
большей силищи, чем солидарность,
прессующая
рабочий улей?! Рукоплещи, ярославец,
маслобой и текстильщик, незнаемым
и родным
китайским кули!
1927
"ЛЕНИН С НАМИ!"
Бывают события:
случатся раз, из сердца
высекут фразу. И годы
не выдумать
лучших фраз,
чем сказанная
сразу. Таков
и в Питер
ленинский въезд на башне
броневика. С тех пор
слова
и восторг мой
не ест ни день,
ни год,
ни века. Все так же
вскипают
от этой даты души
фабрик и хат. И я
привожу вам
просто цитаты из сердца
и из стиха. Февральское пламя
померкло быстро, в речах
утопили
радость февральскую, Десять
министров-капиталистов уже
на буржуев
смотрят с ласкою. Купался
Керенский
в своей победе, задав
революции
адвокатский тон. Но вот
пошло по заводу:
- Едет!
Едет!
- Кто едет?
- Он! "И в город,
уже
заплывающий салом, вдруг оттуда,
из-за Невы, с Финляндского вокзала по Выборгской
загрохотал броневик", Была
простая
машина эта, как многие,
шла над Невою. Прошла,
а нынче
по целому свету дыханье ее
броневое. "И снова
ветер,
свежий и крепкий, валы
революции
поднял в пене. Литейный
залили
блузы и кепки. - Ленин с нами!
Да здравствует Ленин!" И с этих дней
везде
и во всем имя Ленина
с нами. Мы
будем нести,
несли
и несем его,
Ильичево, знамя. "- Товарищи!
и над головою
первых сотен вперед
ведущую
руку выставил. - Сбросим
эсдечества
обветшавшие лохмотья! Долой
власть
соглашателей и капиталистов!" Тогда
рабочий,
впервые спрошенный, еще нестройно
отвечал:
- Готов!А сегодня
буржуй
распластан, сброшенный, и нашей власти
десять годов. "- Мы
голос
воли низа, рабочего низа
всего света. Да здравствует
партия,
строящая коммунизм! Да здравствует
восстание
за власть Советов!" Слова эти
слушали
пушки мордастые, и щерился
белый,
штыками блестя. А нынче
Советы и партия
здравствуют в союзе
с сотней миллионов крестьян. "Впервые
перед толпой обалделой, здесь же,
перед тобою,
близ встало,
как простое
делаемое дело, недосягаемое слово
- "социализм". А нынче
в упряжку
взяты частники. Коопов
стосортных
сети вьем, показываем
ежедневно
в новом участке социализм
живьем. "Здесь же,
из-за заводов гудящих, сияя горизонтом
во весь свод, встала
завтрашняя
коммуна трудящихся без буржуев,
без пролетариев,
без рабов и господ". Коммуна
еще
не дело дней, и мы
еще
в окружении врагов, но мы
прошли
по дороге к ней десять
самых трудных шагов.
1927
ВЕСНА
В газетах
пишут
какие-то дяди, что начал
любовно
постукивать дятел. Скоро
вид Москвы
скопируют с Ниццы, цветы создадут
по весенним велениям. Пишут,
что уже
синицы оглядывают гнезда
с любовным вожделением, Газеты пишут:
дни горячей, налетели
отряды
передовых грачей. И замечает
естествоиспытательское око, что в березах
какая-то
циркуляция соков. А по-моему
дело мрачное: начинается
горячка дачная. Плюнь,
если рассказывает
какой-нибудь шут, как дачные вечера
милы,
тихи. Опишу хотя б,
как на даче
выделываю стихи. Не растрачивая энергию
средь ерундовых трат, решаю твердо
писать с утра. Но две девицы,
и тощи
и рябы, заставили идти
искать грибы. Хожу в лесу-с, на каждой колючке
распинаюсь, как Иисус. Устав до того,
что не ступишь на ноги, принес сыроежку
и две поганки. Принесши трофей, еле отделываюсь
от упомянутых фей. С бумажкой
лежу на траве я, и строфы
спускаются,
рифмами вея. Только
над рифмами стал сопеть,
и меня переезжает
кто-то
на велосипеде. С балкона,
куда уселся, мыча, сбежал
вовнутрь
от футбольного мяча. Полторы строки намарал и пошел
ловить комара. Опрокинув чернильницу,
задув свечу, подымаюсь,
прыгаю,
чуть не лечу. Поймал,
и при свете
мерцающих планет рассматриваю
хвост малярийный
или нет? Уселся,
но слово
замерло в горле. На кухне крик:
- Самовар сперли! Адамом,
во всей первородной красе, бегу
за жуликами
по василькам и росе. Отступаю
от пары
бродячих дворняжек, заинтересованных
видом
юных ляжек. Сел
в меланхолии. В голову
ни строчки
не лезет более. Два, Ложусь в идиллии. К трем часам
уснул едва, а четверть четвертого
уже разбудили. На луже,