Меж трех времен

— Давайте сначала по ма-аленькой рюмашке, — распорядился Мокин. — Не имел прежде с вами дела, не знаю, как переносите спиртное, а потому не будем углубляться…

Осушив свой стаканчик, Кузьминкин собрался привычно передернуться, но делать этого не пришлось — коньяк пролился в горло, как вода, без малейшего сивушного привкуса.

— Рубайте, рубайте, не жеманьтесь, — приговаривал Мокин, лениво откусив от ломтика ветчины. — Не назад же с собой заворачивать…

Прожевав свой ломтик, Кузьминкин все же постеснялся тут же тянуться за вторым. Сидел, затягиваясь невиданной сигаретой, вдыхая приятнейший аромат духов примостившейся рядом Юли, — она из-за тесноты прижималась к нему бедром, абсолютно сей факт игнорируя, и Кузьминкин сидел, как на иголках: вдруг у них так не полагается и Мокин рассердится?

Пока что сердиться шантарский купчина не собирался. Он полез в карман и извлек тривиальнейший предмет — пластмассовый футлярчик, в каких таятся сюрпризы из шоколадных «Киндеров». Разнял его надвое, развернул кусочек красного бархата, выложил перед Кузьминкиным крохотные монетки:

— Александром Вторым мы непременно займемся вплотную, а пока посмотрите: может, и в этом разбираетесь?

Постаравшись напустить на себя максимально деловой вид, чтобы полностью соответствовать серьезности ситуации, Кузьминкин подцепил ногтями кусочки серебра, больше напоминавшие чешуйки или арбузные семечки. Внимательно осмотрел, взял пинцетом тоненькую, как обложка журнала, монетку:

— Ну, это просто… Это копейки Дмитрия Иоанновича… то есть Лжедмитрия. Либо шестьсот пятый, либо шестьсот шестой — в другие годы они уже не чеканились, он и просидел-то на троне полгода… А это — двойной денарий Сигизмунда Третьего. Речь Посполитая, так называемая литовская чеканка. Год…

— Да тут написано, — сказал Мокин. — Шестьсот седьмой. Могла эта монета после эмиссии в сжатые сроки оказаться в России?

— Запросто, — кивнул Кузьминкин. — Уж простите за ненаучный термин… Началось Смутное время, на Русь хлынула масса поляков, у них, естественно, завалялись в карманах деньги своей страны, вполне возможно, и купец завез…

— По мне, вы вроде бы что-то недоговариваете… — Мокин впился в него отнюдь не простецким взглядом.

— Сдается мне, это новоделы, — сказал Кузьминкин. — Никак им не может оказаться триста девяносто лет…

— А если лежали в земле в виде клада? Надежно упакованные, герметично заделанные?

— Все равно, — решительно сказал Кузьминкин. — Очень может быть, это и серебро…

— А вы проверьте. Можете?

— Моментально, — браво ответил Кузьминкин.

Достал из стола аптечный пузырек с прозрачной жидкостью, взглядом спросил разрешения и, увидев кивок, капнул на одну из копеек и сигизмундовский грош, присмотрелся к результатам, привычно протер монеты тряпочкой. Юля таращилась на него завороженно, как на волшебника. Стараясь произвести впечатление скорее на нее, Кузьминкин сказал:

— Копейки, несомненно, серебряные, как им и полагается… Двуденар похуже, это биллон — иными словами, к серебру примешано изрядное количество совершенно неблагородных металлов, в общем, именно такими были оригиналы, и все равно… Новоделы.

— Как вы это определяете? — спросил Мокин.

— Признаться честно, не могу объяснить. Я просто вижу, что это серебро и биллон, но тем не менее монеты — явные новоделы. Вижу — и все. Если…

— Да что вы, меня такой ответ полностью устраивает, — поднял ладонь Мокин с чрезвычайно довольным видом. Похлопал себя по нагрудному карману. — У меня тут есть московская экспертиза, ничуть не расходящаяся с вашим заключением. Разница только в том, что они делали спектральный анализ, или как там он называется…

— Радиоуглеродный, наверное?

— Да, как раз это слово… От роду тем двум монетам было года полтора. Поскольку от этих они ничуть не отличались по внешним признакам, словно выскочили из-под одного штемпеля, делаем логический вывод: этим тоже года полтора. Новоделы, как вы их обзываете на ученом жаргоне.

Странно, но он не казался раздосадованным. Кузьминкин осторожно спросил:

— Вам их что, за настоящие продали?

— Не совсем, — загадочно ответил Мокин.

— Только предлагают?

— Да нет… Знаете, по-моему, можно еще по рюмочке, не похоже, чтобы вы теряли ориентацию или соображение… — На сей раз Мокин наполнил чарочки до краев. — Поехали! Про эти монеты мы пока что забудем, вернемся к Александру Второму Освободителю… Как по-вашему, можно сказать, что эти времена, начиная с шестидесятых годов прошлого века, практически самые спокойные и привлекательные для обитания в истории дореволюционной России?

— Определенно, — кивнул Кузьминкин. — Все, правда, зависит от точки зрения. Боюсь, крестьянам в Центральной России, вообще народу бедному не так уж и весело жилось…

— Ну, а всем остальным?

— Гораздо лучше… Во-первых, развивался капитализм. Во-вторых, не было прежнего произвола и тиранства. Чтобы попасть в крупные неприятности с властью, следовало очень постараться. Если вы не народник и пропагандой не занимаетесь, опасаться, в общем, нечего. В противном случае… Тут и положение не могло уберечь. Был такой курьез: молодая супруга брата известного миллионщика Рябушинского начала раздавать крестьянам листовки. В толк не возьму, что нашло на урожденную дворянку. Неприятности были серьезные, едва отстояла родня… А что касается финансов и промышленности…

— Это-то я знаю, — перебил Мокин. — И вас читал, и много чего еще. Вы мне лучше подробно растолкуйте некоторые другие аспекты… Чисто бытового плана. Или… Лучше я вам дам конкретное задание. Предположим, мы с вами вдруг попали год в восемьсот семидесятый. Трудно нам будет легализоваться, не привлекая особого внимания?

— Вы серьезно?

— Абсолютно, — сказал Мокин. — Паспорта там были, насколько я знаю, но несерьезные какие-то по нынешним меркам. Давайте прокачаем такой вариант. Я

— американец или там аргентинец. Потомок эмигрантов из России. Помотался по свету, накопил деньжат, научился болтать по-русски — и решил переехать в Российскую империю. Приехал туда с чистыми аргентинскими бумагами, с золотишком… виза нужна?