Континент

- Пардон, а вы-то сами, если не секрет? - спросил Гай.

- Современник ваш, современник, - охотно ответил незнакомец. - Просто тоже... неосознанно тянусь. Всегда лучше возвращаться туда, где знаешь все обо всем, не зря же мы так любим ездить в города нашей юности, только в большинстве случаев такие поездки не приносят ничего, кроме горечи и печали - старые дома затерялись среди выстроенных в наше отсутствие, и с большим трудом узнаешь улицы, изменились маршруты автобусов, приезжие толпы всосали и растворили коренных старожилов... Бродишь по улицам и все всматриваешься в лица прохожих, стараешься отыскать давних знакомых, только вот беда: нет их, нет...

- Я люблю наоборот, - сказал Гай. - Приезжаешь в незнакомый город, где ни одна собака тебя не знает, тебе никто ничего не должен, как и ты никому, такую свободу чувствуешь, словно на крыльях летишь... Выпьем, а?

Выпили. Крякнули. Откушали курицы.

Гори, гори, моя звезда,

печально напевал Мертвый Подпоручик,

звезда любви приветная...

Ты у меня одна заветная,

другой не будет никогда...

- Эх, браточки... - вздохнул Савва Иваныч. - Вот за это я вас и люблю, сволочей. Разведем толстовщину, достоевщину, ефремовщину, расстегнем на все пуговицы загадочную славянскую душу, водки нажремся, поплачем - куда там практичной Европе... Простые мы, как сибирский валенок, и слабость наша в этом, и сила. Сидим-сидим - потом взыграет, и смотришь, поперся холмогорский парняга в двадцать лет латыни учиться, другой крылья выдумал, а третий и того почище - орбитальные станции планирует за полсотни лет до практического воплощения... Немец с евреем - человеки практичные, с материнским молоком хитрость всосут и двадцать лет будут, как вода, камень точить, потому и не получается из них истинно великих людей. Двадцать лет и будильник тикать может, а ты попробуй по-славянски - внезапным озарением, широтой души, чтобы как Ермак, Алешка Орлов, Грозный Иван Васильич... Нет, ребята, если и есть богом избранный народ, так это мы. Без всяких скидок. Вот только Аляску по дурости продали, из Калифорнии ушли, давайте, что ли, за Аляску с Калифорнией...

Выпили. Помотали головами. Доглодали куру и заказали вторую. Мертвый Подпоручик, подумав, устроил физиономию в блюде с костями, поерзал и захрапел. Из него снова стали расти георгины.

- Вот это тоже по-нашему, - сказал Савва Иваныч. - Отключился, сопит и хоть ты пять атомных бомб швыряй. Да, Гай, дом-то твой исчез...

- Как это?

- А вот так это. Нету. Одна Белая Мышь уцелела.

- А Данута?

- Это которая?

- Была такая девушка, - сказал Гай. - Она меня подобрала на окраине, когда разбился вертолет. Я у нее две недели жил.

- Пожил, и довольно, - веско сказал Савва Иваныч. - Не возвращайтесь к былым возлюбленным... А на верблюде, на златом блюде, сидели бляди... А что до тоски с печалью, то это поэтическая ерунда. Мы по природе своей способны отдавать себя одной-единственной женщине, Гай, это в нас прямо-таки в генах закодировано... Просто Ромео с Джульеттой очень вовремя умерли. Черт их знает, что у них там получилось бы через год-два счастливого брака. Скорее всего, ничего хорошего - пеленки, детки, с газеткой перед телевизором, подгоревшие котлеты, измены по мелочам, развод... Ерунда все это, Гай. Прежде Евы была Лилит, Пирам и Тисба опять-таки успели умереть вовремя. А Наташа Ростова, между нами говоря, клуша клушей...

- Иди ты, - сказал Гай. - Ты же сам вечно ноешь, что хорошо бы, кто-нибудь тебя полюбил. Нелогично, Савва...

- Это я от плохого настроения, - признался Савва. - Счастливая любовь расхолаживает, Гай. Неудачная - возвышает. Ты человек творческий, сам должен знать. Так что мотай к Алене со спокойной совестью. А пока давай выпьем.

Мертвый Подпоручик неожиданно проснулся и с полуслова продолжал спор, начатый, очевидно, еще во сне с кем-то приснившимся. Суть заключалась в том, что стреляться глупо, потому что все равно помрешь. Закончив монолог, он огляделся в ожидании аплодисментов, но таковых не прозвучало, и он, не обидевшись, сговорчиво рухнул назад, в тарелку.

Выпили уже вдвоем - незнакомец, оказалось, успел к тому времени превратиться в многофигурный антикварный шандал с чертовой дюжиной черных свечей и смирнехонько стоял на стуле.

- Слабак, - плюнул Савва Иваныч. - Ну, посошок, Гай. - Он оглянулся и зловеще прорычал: - Ага, сподобил господь, жидомасоны на горизонте...

Прихватив за горлышко бутылку и нырнув в толпу у стойки, Гай поднялся и пошел к выходу, слегка покачиваясь. За спиной с мерзким дребезгом разлетелось стекло, огромное, судя по звуку, - ну да, там допрежь висело какое-то зеркало... Орали дурноматом: "Киш мир ин тохас!" - летели стулья, и победно орал Савва Иваныч. Все было как всегда.

5. НОЧЬ КАК ОНА ЕСТЬ

Каким образом Гай отыскал квартиру Алены, он и сам не знал. Многому здесь можно было научиться.

Выпито было уже по три чашки кофе, а разговор упорно не клеился. Света они не зажигали, за окнами стемнело, в зените расположилось созвездие Звездного Герба Дау - двадцать голубых, зеленых и красных звезд, словно нарисовавших пунктиром контур распластавшего в полете крылья ушастого филина. Гай вдруг вспомнил, что только здесь увидел впервые в жизни настоящего живого филина, да и то вдребезги пьяного.

Алена полулежала, откинувшись на спинку дивана, короткий слабо светящийся халатик не закрывал круглые колени, сигаретка дымилась в опущенной руке, а Гай все еще не знал, с какой стороны подступиться.

- Ты знаешь, а Белая Мышь в нашем лифте поселилась, - сказала Алена, не оборачиваясь к нему. - Снова факты собирает.

- Да?

- Ага.

- Ох, придавлю я ее под горячую руку...

И снова молчание.

- Гай, больно не будет? - спросила Алена.

- Не будет, - сказал Гай.

- Ты знаешь, меня в шестнадцать лет едва не сделали женщиной, - сказала Алена. - Раздевать уже принялся, дурак этакий, а мне вдруг скучно стало, я его и прогнала.

- Меня ты, случайно, прогнать не собираешься?

- Да нет...

- Тогда?

- Ох, дай ты девушке с духом собраться... Гай, а крови много будет?

- Мало, - сказал Гай. - Иди сюда.

- Иди сам. Должна же у меня быть девичья гордость, как ты думаешь?