Страница 1 из 13
Александр Бушков
Кавалерийская былина
Брату моего деда, поручику Первой мировой
...Но они все равно пытались спасти корабль, эти лысые от рождения и зеленокожие от рождения ребята с двумя парами конечностей и двумя парами глаз, они боролись отчаянно, делали что могли, а потом делали и невозможное. Так уж устроены звездолетчики, пусть и зеленокожие, пусть корабль был всего-навсего небольшим чартером, транспортом для перевозки экзотических зверей с планет трех созвездий и одного шарового скопления. Кодекс чести требовал спасти корабль.
Но стопроцентная надежность техники, увы, навсегда останется гордой легендой. Всегда сохраняется стотысячная, стомиллионная доля процента, и разве легче оттого, что эту долю порой олицетворяет один-единственный звездолет?
Когда стало ясно, что все усилия бессмысленны, зеленокожий капитан с непроизносимым земными устами именем, спасая экипаж, отстрелил грузовую секцию, и она, мгновенно лишившись искусственной гравитации, тут же перестала существовать как единое целое, десятки шарообразных бронекапсул-клеток брызнули во все стороны от стержня, оси, пустотелой трубы - словно зерна из кукурузного початка; и ось, сминаясь в гармошку, а потом в бесформенный комок, начала недлинное странствие, чтобы сгореть в пламени желтого карлика, известного обитателям его третьей планеты как Солнце. Секция экипажа, подавая сигнал SOS, ушла в прежнем направлении, к Ригелю. А большая часть капсул-клеток упала на Солнце вслед за осью, несколько ушли в бесконечное странствие по космосу, ненадолго продлив агонию заключенных в них диковинных инопланетных тварей; шесть капсул всосал гигантский газовый пузырь Юпитера, четыре окунулись в пояс астероидов, три размазало по холодной песчаной поверхности Марса, одна вызвала яркую вспышку на Луне, в Море Ясности. А одна капсула, та самая минимальнейшая, но теоретически реальная вероятность - стала реальностью практической. По отлогой кривой, идеальному баллистическому "коридору входа" она вошла в стратосферу планеты Земля, потом в облака, потом в год одна тысяча восемьсот семьдесят восьмой от рождества Христова...
...Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Так утверждали древние и, быть может, не ошибались.
Белавинского гусарского полка поручик Сабуров вошел в происходящее легкой кавалерийской походочкой, как входили господа русские офицеры и на блестящий паркет балов, и на дуэльную опушку, и в домик белотелой вдовушки, и на Сенатскую площадь - решительно и беспечно, но осознавая в глубине души, что дальнейшая жизнь таит перемены. Знать бы только, какие?
Паровоз засвистел, заухал, зашипел, зафыркал, пустил дым, дернул вагоны, и они, разноцветные, поплыли мимо Сабурова, навсегда уносясь из его жизни. Поезд длинно просвистел за семафором, и настала тишина, а дым развеяло в спокойном воздухе. "Чох якши", - сказал себе мысленно поручик Сабуров, и от окружающего благолепия ему на глаза едва не навернулись слезы. Это для здешних обывателей тут было скучное захолустье, затрюханный уезд, забытый господом богом и губернскими властями. Для поручика Сабурова тут начиналась Россия. Можно спокойно ложиться спать, не боясь, что ночью змеями подползут красные фески и твоя голова будет назавтра красоваться где-нибудь на лужку перед жирным пашой, - сам ты этого видеть, понятно, не сможешь, но все равно неприятно, что твоя буйная головушка посмертно странствует в тороках у нехристей...
И уже не слышать отныне диких завываний "алла!" и не видеть жуткие статуи - замерших в горных теснинах часовых, и кровушка не льется водицей, и не сверкают бритвенной остроты ятаганы, и вышел почетный мир. Победа. Звонкая, веселая, справедливая победа. Все кончено. Огромное облегчение на душе, и тут же чего-то словно бы жаль немножечко. То ли невзятого Царьграда - Константинополя - Стамбула, то ли... Знать бы, господи! "А дали мы им все-таки, - подумал поручик Сабуров, - и за Севастополь дали, и вообще". Он хотел украдкой обозреть грудь, на коей сверкали "Георгий" 4-й степени, "анна" 3-й и "Владимир" с мечами, - но постеснялся.
Огляделся вокруг да около, и вдруг неизвестно почему показалось, будто все это, вот это самое место, уже было в его жизни однажды - красное зданьице вокзала с обведенными белой краской полуколоннами и карнизами, затейливая, в кирпичных кружевах водокачка, пузатый станционный жандарм, сидящие в траве мужики, возы с распряженными лошадьми, хрумкающими овес, чахленькие липы. Хотя поручик был здесь впервые в жизни.
Он подхватил свой кофр-фор и направился в сторону телег - путь предстоял неблизкий, и следовало поспешать, подыскать оказию.
И тут сработало чутье, звериное ощущение опасности и тревоги - эхо войны, способность, подаренная войной то ли к добру, то ли к худу, награда войны и ее память. Может, причиной было испуганное лицо мужика, высмотревшего что-то за спиной поручика, может, нечто другое. Поручик Сабуров быстрым взором окинул окрест, и рука привычно дернулась было к эфесу, но вовремя отдернулась.
Его умело обкладывали.
Пузатый станционный жандарм оказался совсем близко, позади; справа надвигались еще двое, помоложе, ловкие и сильные на вид, и слева надвигались двое таких же ражих, а спереди подходили ротмистр в лазоревой шинели и какой-то в партикулярном, неприятный. Лица у всех и жадно-азартные, и испуганные чуточку - как перед атакой, право слово, только где же эти видывали атаки и хаживали в них?
- Па-атрудитесь оставаться на месте!
И тут же его замкнули в плотное кольцо, сторожа каждое движение, сапогами запахло, луком, псарней. А Сабуров опустил на землю кофр-фор и осведомился:
- В чем дело?
Он нарочно не добавил "господа". Много чести.
- Па-атрудитесь предъявить все имеющиеся документы, удостоверяющие вашу личность, - сказал ротмистр. Лицо длинное, узкое, щучье.
"Но я-то тебе не жерех", - подумал поручик.
- А с кем имею?
И он снова нарочно не добавил "честь". А вот им хрен.
- Отдельного корпуса жандармов ротмистр Крестовский, - сообщил офицер сухо. И добавил малую толику веселее: - Третье отделение собственной его императорского величества канцелярии. Изволили слышать о таком департаменте?