Выстрел из вечности

Я оглянулся. Отец, лёжа за пулемётом, стрелял и в тоже время отдавал приказания подчинённым. И в это время у него заело пулемёт или кончились патроны, не знаю. Началась рукопашная. На отца навалились сразу четверо, но он разбросал их, ударив одного штыком, другого прикладом, выпрямился. Сзади на него бросился здоровенный рыжий детина с ножом. Отец упал. « А-а-а-а», – закричала моя мама. Я бросился к папе, но солдат меня удержал. Я бился, плакал, скулил. Бой затихал, и нужно было спешить, так как разъярённый боем и лёгкой победой враг был зол. Но убежать от них мы не сумели. Одна за одной шли машины с солдатами, не встречая нашего сопротивления. Увидев нас, одна из машин остановилась. Из кабины выскочил тот рыжий детина в чёрной эсэсовской форме. Он подбежал к маме. Наш спаситель выстрелил из винтовки, но в спешке промахнулся и тут же был срезан автоматной очередью. Немец дико хохотал. Мама сопротивлялась, показывая на нас. Он схватил её за грудь, прижал к себе. Победитель показал своё лицо. Мама, собрав силы, оттолкнула его. Он что-то залопотал на своём языке, выхватил вот этот нож и ударил её в грудь, потом мою сестрёнку Катю, а я успел нырнуть в канаву и кинулся в лес. Раздались выстрелы, но пули пролетели мимо, расщепив кору сосны рядышком со мной. Мне было тогда двенадцать лет. Меня трясло, по всему телу шёл озноб. Жить не хотелось – круглый сирота. У папы и мамы не было родственников, они были оба из детдома. Я шёл, куда глаза глядят и забрёл в болото, попил ржавой воды и упал без сил.

Сколько я так лежал, не знаю. Почувствовал, когда меня подняли чьи-то сильные руки, и очнулся. Первое желание было рвануться и убежать, но, услышав русскую речь, успокоился, разглядывая нашу пехоту. Ко мне подошёл майор, я узнал его. Это был друг моего отца дядя Костя Денисов. «Ваня, ты откуда здесь, – изумился он, – почему не эвакуировались?» А потом успокоился, видно поняв нелепость вопроса. «Где же у тебя папа, мама, и Катя?» И тут меня прорвало. Я разрыдался так, что слова не мог сказать. Они терпеливо ждали, пока я прокричусь и мне немного полегчает. Дядя Костя меня не успокаивал, наблюдая за мной как бы со стороны. Он крепко держал меня в своих руках. Солдаты вокруг его сняли пилотки. Сколько времени прошло с тех пор, как я начал свой рассказ, не помню, очнулся, когда была уже тёмная ночь. Вдалеке шёл бой, а здесь была пугающая тишина. Бойцы костров не разводили. «Ваня, так что же произошло с вашей семьёй?» – спросил майор с дрожью в голосе. Я рассказал ему всё без утайки. У него скрипнули зубы, и он весь напрягся. «Ничего, Ваня, переживём и это. Попрём его отсюда, только стукоток пойдёт. Они заплатят нам за все свои злодеяния сполна. Будь уверен. С нами пойдёшь за линию фронта, там сдам я тебя своей жене. У меня будешь жить в деревне, понял?»

Я, всхлипывая, кивнул ему головой в знак согласия. И мы тронулись. Путь был тяжёлым: лес, кочки, болота. Что я передумал, одному мне известно, но шёл вместе со всеми и не хныкал, хотя ноги стёр, не дотронуться. Какая сила гнала меня на восток, не знаю. Все шли и я тоже. Оставаться одному в лесу или зайти в деревню было очень страшно, и вдруг придут немцы. Группа росла. Пройти незаметно уже стало невозможно. Слишком много было шума. В воздухе постоянно висела «Рама», выслеживая наше движение. То слева, то справа вспыхивали жестокие перестрелки с нашими разведчиками, которые шли впереди нас. Не раз немцы бомбили нас, но майор уверенно маневрировал. Так мы дошли до передовой. Здесь было жарко. Через линию фронта пробивались наши разрозненные части, а то и роты, взвода, отдельные группы. Заслышав стрельбу со стороны врага, на помощь шли наши части. Мы ждали удобного момента, прощупывали врага, где бы можно было пройти с малыми потерями. Дядя Костя дал мне немецкий «Вальтер» и к нему три обоймы патронов на всякий случай. Стрелять я уже умел, отец научил. На операции меня, конечно, не брали, а я рвался в бой мстить за отца, мать и сестрёнку. «Мал ещё, подрасти надо, силёнки набраться. Вдруг рукопашная, – говорил майор, – и ты первым погибнешь. Правде надо смотреть в глаза. Я теперь за тебя в ответе перед твоим погибшим отцом и матерью и конечно Родиной».

Он хмурился, охлаждая мой пыл, а я настаивал, просил, плакал, но дядя Костя в такие минуты просто отмалчивался, будто меня не слышал. Две недели уже были на исходе, как началась война. Запасы пищи у нас давно уже кончились, и чтобы не умереть с голоду, решили добывать в бою. Нападая на вражеские колонны машин, кормились. Жители сочувствовали нам и выносили всё, что смогли. А мне слышалось презрительное: «Вояки, удираете. Нам же оставаться под немцем». В глаза людям было смотреть стыдно, поэтому шли, опустив глаза в землю. Впереди показалось большое русское село. Сколько мы их прошли, не счесть. Уже начинался рассвет. Восток покрылся кровавой шкурой. Мне показалось, что по всему горизонту шёл бой. От мощной канонады содрогалась земля. Но чтобы сделать последний рывок и достичь цели, не было сил. Майор со всех сторон выставил караулы, и мы легли в лесу спать. Дядя Костя постелил под меня свою шинель, а сам ещё долго сидел и думал. Я крепко уснул под пение птиц. Меня баюкала родная земля. Ветер доносил знакомые с детства запахи. «Ваня, вставай, – услышал я сквозь сон голос дяди Кости Денисова и, протирая глаза, осмотрелся. – Вот он наш враг. Гляди и запомни». Немец был жалок. Под левым глазом наливался огромный синяк. Чёрный мундир был разорван. Водянистые, как у загнанного зверя, глаза бегали с одного лица на другое. Мне показался он знакомым. Майор сказал: «Ваня, вот его нож. На, может пригодится где. Сколько он набил наших – зверюга. Запомни, сынок, навсегда запомни, прощать врагу нельзя. Не мы к нему пришли с разбоем, а он к нам».

Майор показал на зарубки ножа. Я стоял и не мог произнести ни слова. «Наин, Нихт, – донеслось до меня, – французов, англичан. Я-я-я». Это был тот самый фашист, который убил моего папу, маму и сестрёнку Катю. Я не выдержал, закричал не своим голосом, узнав наконец-то его. Немец сжался, посмотрев на меня. А я рванулся к нему с ножом.

«Ваня, у тебя жар. Мало ли таких сейчас бродит по нашей земле, – схватив меня за руку и щупая рукой лоб, сказал Денисов, – посмотри лучше».

– Да он же, он, – не унимался я. – И голос, и походка, и внешность.

Немец дрожал, повторяя: «Наин, Нихт, Наин, Нихт».

Вот как сейчас, небо было тёмное, ползли серые тучи, накрапывал мелкий дождь, порой переходя в ливень. Для прорыва такая погода просто удача, и опустить этот момент мы не имели право.

Майор сказал одному капитану: «Владимир, допроси фрица. Не тащится же нам с ним через линию фронта». Капитан Коновалов, среднего роста, когда-то сильный, тренированный человек, сейчас от усталости еле стоял на ногах. Он вытащил блокнот с карандашом и, медленно растягивая слова, стал задавать вопросы. Фашист молчал. Поёживаясь от сырости, я подошёл к нему и выдавил из себя с презрением:

– Гут, манн, гут. А потом рявкнул: – Хальт!

Визгливый крик оборвал что-то у немца, и он часто-часто заморгал своими длинными ресницами. А я играл сейчас с ним, как кошка с мышкой, чувствуя над ним свою силу и власть. Мне, пацану, хотелось видеть в его глазах животный страх, это было необходимо мне и другим. Если у врага страх, значит он боится нас, значит мы сильны. Нас было сотни четыре, не меньше, измученных боями и переходами, шатающихся от усталости.

И немец не выдержал, заговорил, поглядывая на меня и на свой нож. А мне казалось, что в этом монотонном потоке слов – вой надвигающегося боя, команды отца, крики матери и сестрёнки. Моя родная застава, где я знал каждый кустик и кочку, была в огне, обтянутая смертельным обручем, и среди всего прочего, вот этот фашист с ножом. «Ваня, на, подкрепись фрицевским кормом», – сказал дядя Костя, поднеся мне ко рту кусочек галеты. Я откусил, но горло перехватила спазма.

– Не хочу, – сказал я.

«Ешь! – крикнул майор. – Ноги протянешь».

Пересиливая себя, проглотил. И сразу захотелось спать, но я крепился изо всех сил.