Бессонница

- Почему?

- Они вносят необходимую коррекцию.

Гостья задумывается.

- Нет, этого я никогда не пойму. Скажите лучше, что вы имеете против гиревиков?

- Ничего. Просто я не вижу ничего привлекательного в том, что в век шагающих экскаваторов и электрических кранов кто-то, надуваясь и пыхтя, пытается поднять на одну секунду двести или триста килограммов. Для крана это мало, а для человека слишком много и совсем не полезно.

- Неужели вам не приятно, когда наши ребята выигрывают на международных соревнованиях? Где же ваше патриотическое чувство?

- Мое патриотическое чувство больше греют цифры, говорящие о массовости спорта в нашей стране.

- Неужели вы никогда ни за кого не болеете?

- Я предпочитаю быть действующим лицом, а не зрителем. Студентом я играл в футбол и люблю игру, но зрелище многотысячной толпы, которая ревет и беснуется, меня отталкивает. Ни Улановой, ни Софроницкому никогда не вызвать подобного экстаза. И мне смешно, когда налитые пивом, обрюзгшие от сидячей жизни отцы семейств и тощие патлатые девчонки кричат игроку: "Куда бьешь, мазила!" - сами они не попали бы мячом в пустые ворота. Мне противны "тифози", способные изувечить не потрафившую им команду, в принципе они ничем не отличаются от кровожадных зрителей Колизея; если завтра разрешат гладиаторские игры, конечно, по сокращенной программе и под наблюдением врача, бизнесмены хорошо заработают. Публика наших стадионов гораздо лучше, но, откровенно говоря, я не убежден, что ею всегда владеют только самые чистые, свободные от темных инстинктов чувства. Тут есть над чем задуматься и социологам, и психологам, да и нашему брату-физиологу.

- А все-таки почему-то...

- Вот именно - почему-то... Мне кажется, болельщиками владеют те же чувства, что любителями лотерей и тотализаторов.

- Что же общего? Болельщик бескорыстен.

- Смотря что понимать под корыстью. Игрок - ну, вы понимаете, я не о спортсменах говорю - это человек, желающий приобрести некоторые материальные ценности, но участвуя в их создании. Болельщик имеет возможность чувствовать себя победителем, не участвуя в борьбе. На этот счет у меня есть свой рабочий термин. Самоутверждение через сопричастность. Всякий раз, когда мы создаем себе идола, мы самоутверждаемся. Мы как бы входим в долю и становимся пайщиками его славы и авторитета, будучи профанами, мы приобретаем право судить да рядить о вещах, нам ранее недоступных. И конечно, влиять, требовать, советовать, даже осуждать. Если не считать спорта, больше всего болельщиков у искусства и медицины...

Посмотрев внимательнее на свою собеседницу, обрываю себя на полуслове. Она скучает и нервничает.

- Все это очень умно, - говорит она растерянно. - Но, понимаете, мы журнал массовый. Почему все-таки вы против рекордов?

- Я не против. Я к ним равнодушен. Кстати, вранье, что большинство рекордов ставят любители. Если б любители в любой области человеческой деятельности были бы сильнее профессионалов, это означало бы гибель профессии.

Гостья задумывается.

- Нет, насчет рекордов это у нас не пройдет. И я тоже с вами не согласна, люди всегда будут стремиться к вершинам, пусть даже с риском для жизни и здоровья. Хотите, я сейчас вас убью?

- Валяйте, - говорю я без особой охоты.

- Я знаю, вы ставили опыты на себе. И, прямо скажем, рискованные. Что? Это похуже, чем поднимать тяжести.

Бац! - и я выбит из седла. Не аргументацией, а осведомленностью. Кроме меня и Виктора, об этих опытах ни одна душа не знала. Неужели Виктор меня предал?

- Послушайте, - говорю я, жалко запинаясь. - Откуда вы это... (чуть не ляпаю "знаете") откуда вы это взяли?

- Много будете знать, скоро состаритесь. Факт?

Девица играет глазами, торжествует, а я окончательно теряю самообладание.

- Знаете что, милостивая государыня, - говорю я. - Мы с вами отклонились от цели вашего прихода. Напоминаю: ваше время истекло.

Девица бросает на меня жесткий взгляд. По всей видимости, она привыкла, чтоб ее общества добивались.

- Выгоняете?

- Нет. Напоминаю.

- Ну хорошо, - сухо говорит девица. - Что же будем делать?

- У меня есть компромиссное предложение. Там, где мои ответы вас не устраивают, - снимите вопросы. Будем считать, что мне их не задавали.

- Жалко.

- Мне тоже.

- Ладно, будь по-вашему. - Она вынимает из портфельчика бледные типографские полосы.

- Подпишите.

- Я уже подписывал.

- Это гранки. Такой порядок.

- Можно просмотреть?

- Пожалуйста. Если вы не спешите...

- Мы, живорезы, приучены читать все, что подписываем.

Читаю я быстро, но ничего не пропускаю. Девица это понимает и начинает нервничать.

- Все как у вас...

Нет, совсем не как у меня. Ответы, вызвавшие сомнения редактора, умело выхолощены, и я вымарываю их целиком вместе с вопросами. Но редакторский карандаш прошелся везде, что-то чуточку смягчено, что-то подправлено, а главное - повсюду расставлены ненавистные мне игривые многоточия и кавычки. Впечатление такое, будто, отвечая на вопросы, я все время подмигивал.

- Хотелось сохранить разговорную интонацию, - разъясняет девица, видя, что я хмурюсь. - Чтоб не было готовых формулировок, а было видно, как мысль рождается в процессе беседы. Понимаете?

- Если б во время разговора с вашим сотрудником у меня родилась хоть одна новая мысль, будьте покойны, я бы ее не высказал. У меня не так часто появляются новые мысли.

- Ой, какой вы, ей-богу! Ну ладно, будьте паинькой, подписывайте скорее, и у нас останется минутка поговорить про что-нибудь более интересное.

- Нет, милая барышня, этого я не подпишу.

- Почему? - Взгляд из завлекающего становится жестким.

- Это не то, что я говорил.

- А кто же это все говорил? Честное слово, вы придираетесь. Кое-что пришлось подредактировать. Редактировали же и Чехова и Толстого...

Мне сразу становится скучно.

- Милая барышня, - говорю я. - Давайте договоримся о том, что такое интервью. Интервью - так мне до сих пор казалось - редакция берет в тех случаях, когда ей хочется узнать личное мнение специалиста, выраженное притом в присущей ему индивидуальной форме. Если мои взгляды и форма, в которой я их привык выражать, редакцию не устраивают, а она хочет найти в интервью отражение своих собственных взглядов, ей следует отказаться от этого жанра или обратиться к кому-нибудь другому.