Шпион его величества

– Санглен, где ты находишь таких сотрудников?

– Это они меня находят, ваше величество.

Пришло донесение из Ковно от майора Бистрома. Пишет, что в последние дни у них стало совсем неспокойно.

По улицам города самоуверенно разгуливают целые группки французов с явно военной выправкой. На балах в городском собрании открыто превозносят Бонапарта. На стенах домов развешивают листки, агитирующие за императора Франции. Одни жиды не участвуют в этой общей вакханалии.

Бистром слезно молит о помощи. Его штат слишком малочислен для оказания серьезного противодействия бонапартистским акциям ковенских жителей (особенно активно купечество).

Я пообещал послать ему в подчинение несколько моих людей, и сделаю это сегодня же. Вызову полицмейстера Вейса, и с ним мы вместе отберем человек пять-шесть.

Начальник моей канцелярии Протопопов, человек в высшей степени дельный и чрезвычайно памятливый, припас для меня заметку о графе Нарбонне, весьма любопытную и во многих отношениях, может быть, и неожиданную.

Нарбонн скрывался в Англии, ибо у себя на родине революционными властями он был объявлен вне закона. В это время начался процесс над несчастным королем Людовиком XVI.

Узнав об этом, Нарбонн обратился к Конвенту с просьбой дозволить ему предстать перед трибуналом для защиты короля в качестве бывшего его министра. Когда же Конвент отказал ему в этом, он написал оправдательную записку в честь своего короля и передал ее в трибунал.

Людовик XVI попросил своего защитника Мальгерба горячо благодарить Нарбонна. Записка эта вошла в число документов, напечатанных в процессе этого несчастного короля.

Фактик, надо признать, интереснейший, добавляющий новые штришки к портрету интригана и карьериста, как принято обычно определять личность графа. Все не так-то просто, как часто это представляют.

Правда, Нарбонн не бросился все-таки в пасть Конвента, ограничившись посыланием записки, а вернулся только тогда, когда понял, что ему ничего не будет, когда опасность для жизни его точно миновала.

Хитер этот мнимый граф и незаконнорожденный принц, ничего не скажешь!

А приехал бы он во Францию, если бы Конвент разрешил ему защищать короля? Полагаю, что нет. Это великолепный мастер эффектного жеста. Да, он готов жертвовать собой, но только там, где его жертва никак принята быть не может.

С ним ухо держать надо востро. Истолковывая его поступки, нужно исходить из логики в высшей степени цинического свойства.

Протопопов сам в общем-то такого же мнения.

Я поручил ему что-нибудь еще разыскать для меня о Нарбонне. И желательно поскорее, пока министр полиции Балашов не узнал что-нибудь и не сообщил государю или пока Нарбонн не явился пред светлые очи Александра Павловича.

С раннего утра пришел полицмейстер Вейс, как и было условлено. Мы с ним отобрали наших людей для майора Бистрома. Завтра с утра они отправятся.

Прибегал старик аптекарь. Он был весь какой-то запыхавшийся, пот тек с него ручьями. Сообщил, что французский резидент в Варшаве временно отправляет его сына в Вильну, в распоряжение графа де Шуазеля.

Отлично! Это редкостная удача! Я сообщил старику, что государь намерен представить его мальчика к награде.

Еще сын аптекаря передал через отца копию инструкции, которую барон Биньон получил лично от Бонапарта.

Там было несколько пунктов. Вот некоторые из них: наблюдения за движением российских войск, сбор топографических и экономических статистических данных, перлюстрация и перевод захваченных бумаг и т.д.

Завтракал я у Барклая-де-Толли. Кроме непременных жены, адъютантов да злюки Закревского, были граф Кутайсов и граф Канкрин, Александр Иванович и Егор Францевич. Много говорили о светски разгульной жизни Бонапарта и его двора в Берлине.

Закревский рассказывал разные анекдоты. Все они были весьма грубого и не очень приличного свойства. Если бы Барклай-де-Толли был бы в ладах с русским языком, то он бы без всякого сомнения оскорбился. Но он ведь по-русски – ни гугу, как, впрочем, и его заносчивая женушка, и, видимо, по этой причине все сошло совершенно гладко.

По окончании завтрака я и главнокомандующий удалились в кабинет, потом к нам присоединился начальник моей канцелярии Протопопов. Последний вытащил приказания по военной полиции за последние дни, донесения моих сотрудников и разложил все это перед Барклаем-де-Толли. А я рассказывал о работе своего ведомства.

Барклай, впрочем, слушал не очень внимательно. Государь же просто впивается глазами в донесения моих сотрудников. Привлек его внимание и текст инструкции, присланной сыном аптекаря.

Я заметил, что главнокомандующему как-то не очень приятно вникать в дела военной полиции – он как бы брезгует. Ему, думаю, неловко заниматься делами, основанными на обмане, даже если это необходимо для блага отечества. Работа моего ведомства ему не очень по душе, хотя он и признает необходимость и полезность военной полиции. Барклай вообще в некоторых отношениях смешон и наивен.

Около часу дня прислал записку полковник Розен. Она неприятно удивила меня, и вообще содержащееся в ней оказалось полнейшей неожиданностью.

Розен писал, что получено известие о бегстве Алины Коссаковской.

Я уже стал подзабывать о прелестной Алине, хотя меня и мучили порой какие-то неопределенные предчувствия.

Графинюшка, без всякого сомнения, скоро объявится в наших краях. Но как и где ее искать?!

Пришел пакет от Шлыкова с копиями донесений, которые он должен был переправить в Варшаву, к французскому резиденту Биньону, моему старому недругу.

Сын аптекаря прислал новую записку, в коей вывел схему работы бюро барона Биньона: под его началом четыре офицера, в подчинении у каждого из них находится по 12 агентов – одни наблюдают на дорогах передвижение войск, другие следят за строительством крепостей, третьи доставляют через границу собранные сведения. При этом у каждого из офицеров была своя особая роль. Вандернот руководил агентурой с территории Австрии, а остальные трое (Романиус, Узембло и Сераковский) занимали должность плац-комендантов пограничных местечек и направляли агентурную деятельность в Прибалтике, Литве и на Украине.

Сведениям этим цены нет! То-то удивится государь!

В пять часов в трактире на Доминиканской я встретился со Станкевичем. Это наш человек, которого я определил работать в дом к аббату Лотреку. С тех пор мы не виделись – он только время от времени присылал донесения, весьма неглупо составленные.

Станкевич подробнейшим образом очертил круг лиц, навещающих аббата, точно описал, дал им характеристики. И вот что он еще рассказал мне.

Сегодня утром в дом аббата Лотрека постучалась молодая нищенка. Балахон, в который она была одета, был весь изодран и покрыт густым слоем пыли, а ноги были разбиты в кровь.

Аббат приказал оставить ее в доме. Нищенку помыли, одели во все чистое, обули и потом завели к аббату. Нищенка оставалась в его покоях часа три, не меньше. И потом аббат Лотрек несколько раз призывал ее к себе.

Уж не беглянка ли Алина эта нищенка? Завтра же с утра наведаюсь к аббату. А если это действительно Алина, то Шлыкову угрожает опасность – его ведь устроили курьером по записке, которую мне удалось вырвать у Алины.

В восьмом часу часу вечера я написал две записки – к Шлыкову и поручику Розену, – приказывая им явиться ко мне наутро к девяти.

Посмотрел текущую корреспонденцию и иду спать. На сердце тяжело, неспокойно, муторно.

Что-то узнаю завтра? Сыщется ли, наконец, Алина Коссаковская? Найдут ли Степана Григорьевича Шлыкова?

Честно признаюсь: боюсь новостей. Судьба же нашего Шлыкова меня просто страшит, форменным образом страшит. Не случилось бы худого. Конечно, до сына аптекаря ему далеко, но все-таки он работник исполнительный и дельный и во многих отношениях незаменимый.