Страница 110 из 118
Но в экипаже, стены надвигались на него, а воздух казался слишком спертым, и почему эта, богом проклятая, молочная повозка, именно сейчас умудрилась перегородить улицу?
Колин высунул голову наружу, все еще выглядывая из экипажа, хотя они уже начали останавливаться.
– Боже Всевышний, - пробормотал он, оглядывая место действия.
Разбитые бутылки, валялись по всей улице, молоко было повсюду, он не смог бы сказать, кто визжит громче - лошади, которые запутались в своих упряжках, или леди на тротуарах, чьи платья, оказались полностью забрызганные молоком.
Колин выпрыгнул из своего экипажа, с намерением помочь очистить улицу, но очень скоро стало очевидно, что затор на Оксфорд-стрит продлиться, еще, по меньшей мере, около часа.
Он проверил, что о лошадях должным образом позаботились, и сообщил своему кучеру, что пойдет пешком.
Он вызывающе смотрел на лица всех людей, которые проходили мимо него, словно наслаждаясь, когда они испуганно отводили свои глаза, сталкиваясь с такой откровенной враждебностью.
Он почти желал, чтобы один из них сделал комментарий по его поводу, чтобы он мог хоть кого-нибудь отдубасить, и выпустить пар.
Не имело значения, что единственным человеком, которому он так хотел свернуть шею, была Крессида Туомбли; для этой цели мог подойти любой человек.
Его гнев делал его неуравновешенным, неблагоразумным. Совсем не похожим на себя. Но он еще не был уверен, что же произошло с ним, после того, как Пенелопа рассказала об угрозах Крессиды. Это было больше чем злость, сильнее, чем ярость
Это было почти физическим ощущением; это пульсировало в его венах, покалывало его кожу.
Он хотел кого-нибудь ударить.
Он хотел пнуть что-нибудь, стукнуть кулаком об стену.
Он был в очень большой ярости, когда Пенелопа опубликовала свою последнюю колонку. Фактически, он думал, что на свете, не может быть большей злости и ярости.
Он ошибся.
Или, возможно, это был просто другой вид ярости. Кто-то, очень низменный, хотел обидеть женщину, которую он любил больше всего на свете.
Как он мог допустить это? Как он мог позволить этому случиться?
Ответ был прост. Он не мог. Он должен остановить это. Он должен что-то сделать.
После стольких лет легкой жизни, смеха и насмешек над другими, пришло время действовать.
Он огляделся, и с удивлением обнаружил, что он стоит у Бриджертон-Хауса. Забавно, но это здание, больше не казалось ему, его домом.
Он родился и вырос здесь, но теперь, это был дом его брата.
Его дом был в Блюмсбари. Его дом был с Пенелопой.
Его дом был везде, где была Пенелопа.
– Колин?
Он развернулся. Энтони стоял на тротуаре, очевидно, возвращаясь к себе домой, после какого-то дела. Энтони кивнул на дверь.
– Ты собирался постучать?
Колин продолжал безучастно смотреть на брата, только сейчас поняв, что он стоял здесь совершенно неподвижно, Бог знает сколько времени.
– Колин? - с беспокойством, Энтони снова окликнул своего брата.
– Мне нужна твоя помощь.
Это было все, что он должен был сказать.
Пенелопа была почти полностью одета для бала, который устраивала Дафна, когда горничная принесла записку от Колина.
– Данвуд, получил это от посыльного, - объяснила горничная, сделала быстрый реверанс, и покинула комнату, чтобы Пенелопа могла прочитать записку в уединении.
Пенелопа разорвала конверт, и достала оттуда единственный лист бумаги, на которой она увидела красивый и аккуратный почерк, который стал ей так знаком с тех пор, как она принялась за редактирование дневников Колина.
Я приеду на сегодняшний бал сам. Пожалуйста, пойди в дом Номер Пять. Мама, Элоиза, и Гиацинта ждут тебя, чтобы сопроводить на бал в Гастингс-Хаус.
С любовью, Колин.
Для того, кто так хорошо описывал свои путешествия, он совсем не умеет писать записки, подумала Пенелопа с кривой усмешкой.
Она встала, и разгладила прекрасный шелк юбок ее платья. Она выбрала платье ее любимого цвета - зеленого шалфея - в надежде, что это придаст ей храбрости. Ее мать всегда говорила, что когда женщина хорошо одета, она и чувствует себя хорошо. Пенелопа подумала, что ее мать все-таки права. Лишь Небеса знают, как плохо она чувствовала себя добрых восемь лет своей жизни, когда мать сама выбирала ей гардероб.
Ее волосы были убраны в высокую, немного свободную прическу по самой последней моде, которая очень подходила к ее лицу, и горничная даже заплела отдельные пряди (Пенелопа побоялась спрашивать как), так что казалось, что ее прическа переливается ярким красным светом.
Рыжие волосы, конечно, не были самыми модными, но Колин как-то сказал, что ему очень нравится, как они переливаются в свете свечей, так что она решила, что это как раз один из тех случаев, когда она может не согласиться с модой.
К тому времени, когда она спустилась вниз, ее экипаж уже ждал ее перед дверью, и кучеру было приказано доставить ее к дому Номер Пять.
Колин явно позаботился обо всем. Пенелопа не была уверена, почему это удивило ее; он был из тех людей, которые очень внимательно относятся ко всем деталям. Но он был очень обеспокоен, когда уходил из дома. Казалось странным, что он найдет время еще послать точные инструкции слугам о доставке ее к дому его матери, когда она могла сам непосредственно передать их.
Он должно быть что-то планировал сделать. Но что? Может, он собирался тайно схватить Крессиду и отправить ее в одну из дальних тюремных колоний Англии?
Нет, слишком мелодраматично.
Может, он открыл ее тайну, и планировал взаимный шантаж? Молчание ради молчания.
Пенелопа одобрительно кивнула, в то время как ее экипаж, уже катил по Оксфорд-стрит. Должно быть так и есть. Это было так похоже на Колина, придумать что-нибудь такое дьявольски умное и подходящее. Но, что он мог раскопать на Крессиду за столь короткое время? За все ее годы в роли леди Уислдаун, она никогда не слышала ничего скандального, связанного с именем Крессиды.
Крессида была подлой, Крессида была мелочной, но никогда не выходила за рамки правил общества. Единственная, по настоящему, смелая вещь, которую она когда-либо делала, это было заявление о том, что она является леди Уислдаун.