Сад

Алексей Николаевич Кулаковский

Сад

Рассказ

Перевод с белорусского Романа Ерохина.

Целый день Нестор осматривал свой колхоз. Побывал и на гумнах, и на конюшне, посмотрел, как хранится семенное зерно, сходил даже на поле проверил, не погнила ли картошка в земляных буртах. Уже надвигался вечер, когда он зашел в правление. Застань он там кого-нибудь, пожалуй, не сдержался бы, - высказал бы все, что лежало на душе. Может быть, даже и поругался с правленцами, а может, услышал бы от них и такие слова, от которых отлегло бы от сердца. Люди же тут живут и работают, болеет же у них душа за колхозное хозяйство!

Когда Нестор вышел из правления на улицу, он заметил, что навстречу ему кто-то ехал верхом на небольшой куцей лошаденке. На улице было скользко, и неподкованная лошадка старалась выбирать дорожку понадежнее и, как иной раз пьяный человек, норовила держаться поближе к заборам и изгородям. Это, видно, не нравилось седоку, длинные ноги которого цеплялись за лавочки у дворов.

- А, Нестор Селивестрович, - приветливо крикнул всадник и натянул поводья. - Слышал, слышал, что ты уже ревизуешь нас. Ну, рад я, очень рад, поздравляю с возвращением...

Это был счетовод колхоза Игнат Севрук. Он слез с коня, набросил поводья на кол и, подойдя к Нестору, протянул обе руки для пожатия.

- О, у тебя усы! Кажется, до войны их не было?..

- Были и до войны, - добродушно усмехнувшись, ответил Нестор, а про себя подумал: "У Игната всегда на уме чужие усы, свои-то смолоду не растут ни усы, ни борода".

- Ну, как здоровье? Хромаешь, вижу, - продолжал Севрук.

- Хромаю, человече, что сделаешь!

- И то правда, ничего не сделаешь. Покалечила война немало людей... Досталось, брат, и нам тут, так уж досталось, не дай бог ни детям нашим, ни внукам. Ты куда, домой?

- Да вот хожу... Хотел по дороге в сад зайти, но уж смеркается... Придется, пожалуй, завтра проведать своих питомцев. А ты куда ездил на такой коняшке?

- Всюду, брат, нужно поспеть. Своими ногами везде не выбегаешь. Один я, считай... От председателя нашего - ты же знаешь Никифора Хавусту - толку мало. Вот и ездил звать бригадиров сегодня на правление.

Хотел было Нестор спросить у Игната, кто это растащил колхозную солому, почему на гумнах не осталось и горстки хорошего сена. Да разве Севрук ответит что-либо путное?

Может быть, поэтому спросил неожиданно для Игната совсем о другом:

- А зачем это, человече, ты испортил так животное?

Игнат, удивленный таким вопросом, растерялся, потом, глянув на лошаденку, уставился на Нестора:

- Как это испортил? - Сам Игнат уже так привык к куцему хвосту лошадки, что не замечал его и не мог догадаться, о чем говорит Нестор. - Как это испортил? - переспросил он.

- Мало, что заездил, так еще и хвост обкарнал. Летом издохнет она: овод заест.

Когда поздним вечером Нестор пришел в колхозную канцелярию, Севрук говорил о полеводстве. На широком, заляпанном чернилами столе справа и слева от Севрука лежали кучками исписанные бумажки. Одна кучка была больше другой, а он брал из меньшей новую и новую бумажку и, едва глянув на нее, перекладывал на другую сторону, поближе к лампе.

Появление Нестора вызвало у Севрука новую мысль: почему бы не назначить садовода полеводом? Кто знает, сколько времени доказывал бы Севрук целесообразность такого предложения, если бы в канцелярию не вошла старая Федосиха. Ее привел колхозный сторож, чтобы показать правлению свою бдительность, - ведь дошло уж до того, что Севрук как-то позвал его в правление и долго распекал за то, что с гумна растащили всю мякину. В фартуке у Федосихи было пригоршни две какой-то трухи. Сторож, подойдя к столу и обращаясь, главным образом, к Игнату, стал докладывать, что он поймал старуху с этой трухой около гумна, но он уверен, что она была и на гумне, и не раз даже была.

Федосиха клялась, что на гумне она не была, а насобирала у подворотни того-сего - там насыпалось, когда привозили сено да солому, - надо же чем-нибудь кормить корову. Сторож продолжал настаивать на своем. Старуха заплакала, потом, отстранив рукой сторожа, подошла ближе к столу и высыпала на пол, куда падал свет лампы, всю труху.

- Смотрите, смотрите! Вот что я пригоршнями насобирала возле гумна, оно же мокрое все.

Заметив недобрую усмешку Севрука, она закричала:

- Да подавитесь вы этой мякиной! Пусть моя корова издохнет с голоду не пойду больше... А жена Игната пусть тащит с гумна мешками!

Услышав эти слова, Севрук изменился в лице.

- Прикуси язык! - закричал он. - Ты думаешь, как при немцах все тут волокла, тащила, так и теперь? Нет, слышишь, приструним, под суд!

Нестор Селивестрович смотрел на Федосиху, на ее мокрый фартук, из которого она только что высыпала труху, и думал: "Сколько народу в Белоруссии разорено фашистами! Не от доброй жизни пошла Федосиха собирать мокрую труху! И, видать, всем это понятно, только один Севрук не верит, что старуха не воровала".

Встал с места колхозник Иван Черныш, привычным жестом сдвинул шапку на затылок, повернулся лицом к собранию. "Чудно!" - подумал Нестор, заметив, что все с какой-то надеждой посмотрели на Черныша. Нестору это было непонятно. До войны Черныш никогда и нигде не выступал.

- Вот же про то, кто и как при фашистах, и я скажу, - заявил Черныш. Хоть меня тогда и не было тут, но как уже с самой осени живу дома, то не без того - слышу, что говорят люди, да и сам вижу.

- Вынюхиваешь? - насмешливо спросил Севрук, с явным расчетом смутить тихого человека, не привыкшего выступать.

Но Черныш не сбился, а продолжал говорить так же ровно и рассудительно:

- Тут и вынюхивать нечего, тут и так все как на ладони. Федосиха отправила на фронт трех сыновей, трех сынов отдала, так вряд ли пойдет брать что из колхоза. На мой взгляд, не лазила она по гумнам. А вот правление перед Федосихой виновато: как же это у нее, у матери трех погибших сыновей, и нечем кормить корову? А что за Севруком грешки водятся, то факт - водятся. Нечистая у человека душа, сырая. Возьмем до войны: всюду, бывало, человек глотку дерет, нигде без него не обойдется, такой уж активный, что дальше и некуда. А пришли немцы - Севрук опять активный: сразу сажень в руки и пошел по полевым участкам. Кому-кому, а себе хорошо вымерил!