Страница 7 из 22
Хлопнувшая дверь возвестила о возвращении отца. Вскоре он сам переступил порог кабинета. Клодина подняла голову.
– Ну как, видел королеву? – замирая от любопытства, спросила Клодина. – Она такая, какой ты ее представлял?
Массон с улыбкой кивнул.
– А король?
– Тоже. Кстати, в жизни он выше ростом, нежели на портретах.
Подойдя к столу, Массон потрогал желтоватую кожу на руке покойной.
– Надеюсь, мой скальпель заставит мертвое тело назвать причину смерти.
Он заметил, что дочь внимательно разглядывает многочисленные ранки на лодыжках мертвой женщины.
– А кровопускание посредством вивисекции, разумеется, очищает тело от болезни.
Услышав слова отца, Клодина нахмурилась.
– Клодина, я же вижу, ты хочешь что-то сказать. Так говори! Бог свидетель, я не в силах заткнуть тебе рот.
Клодина не вышла ростом и не могла похвастаться красотой, но в ней сразу ощущалась сила воли и недюжинный ум. Опершись о стол, она начала без обиняков:
– В разных местах господа ученые доктора стоят перед телами умерших и важно провозглашают причины смерти. Интересно, не упускают ли они из виду самую очевидную причину – свою собственную некомпетентность?
– Вся в мать, – качая головой, произнес Массон. – Такая же сильная, но вдвое упрямее.
– И привычкой постоянно задавать вопросы я тоже в нее. Вот скажи, почему крестьянка рожает шестерых детей и четверо выживают, хотя их пропитание крайне скудно? Часто они ложатся спать голодными, однако растут и становятся взрослыми. А в замке на холме у детей знати по нескольку кормилиц. Их пичкают фазанами и пирожными, но они мрут и мрут. Почему, отец?
– Крестьяне – люди крепкие и выносливые.
– А ты не думаешь, что виной детских смертей не только телесная слабость знати, но и наша медицина? Если бы сам Господь пользовал этих детей, стал бы он лишать их крови, которую медики именуют избыточной? – Клодина вынула из кармана несколько сухих стебельков. – Видишь эти травы? Они снимают боль ничуть не хуже кровопусканий.
– Зелья. Снадобья. Яды. Огород повитухи.
– Да, я повитуха. И мои снадобья ничуть не хуже ваших лекарств.
Массон покачал головой:
– Девочка моя дорогая. Ты умна, у тебя доброе сердце. Но тех, кто способен увидеть тебя такой, какая ты есть на самом деле, можно пересчитать по пальцам. А большинство, увидев женщину умную, знающую и привыкшую говорить то, что думает… назовут ее…
– Ведьмой. Так и говори.
– Я не хочу, чтобы тебя сожгли!
Клодина вздохнула, нежно коснулась отцовской руки и вышла.
– И меня заодно, – добавил Массон в пустое пространство кабинета.
В коридоре Клодина побрела вдоль полок, заставленных банками и даже ведерками. Там были собраны плоды хирургических операций, произведенных ее отцом: порою зрелые, а порою гнилые… Опухоли. Руки, распухшие от подагры. Ноги с шишками фурункулов. Сердца. Внутренности. Глаза и языки. Убедившись, что отец остался в кабинете, Клодина запустила руку в одно из ведерок и извлекла оттуда кусок окровавленного человеческого мяса. Завернув его в тряпку, она поспешила к себе в комнату. Там, заперев дверь изнутри, девушка уселась за стол и положила перед собой альбом, в котором делала бесчисленные зарисовки человеческих внутренностей и конечностей. Развернув тряпку, Клодина некоторое время внимательно рассматривала очередной предмет своих ученых изысканий. Потом, открыв альбом на чистой странице, вывела заголовок: «Женские детородные органы: лоно и матка», после чего принялась зарисовывать то и другое.
В Версальском охотничьем замке у короля имелась особая комната, именуемая Салоном Войны. Середину Салона занимал стол, накрытый доской внушительных размеров, уставленной уменьшенными копиями замков и крепостей. Здесь же располагались целые армии солдатиков, кавалерийские полки, крошечные пушки и осадные машины. В детстве Людовик счел бы все это предметами для увлекательной игры. «Но для короля война никогда не бывает игрой. Война – это реальность. Война есть разница между королевством и страной рабов».
Людовик стоял у окна, пока его генералы обсуждали замыслы грядущей войны. Это будет его первой самостоятельной войной, которую он проведет во всей полноте королевской власти; войной против Испании за высокомерный и дерзкий отказ заплатить приданое, причитающееся королеве, в прошлом – инфанте Марии Терезии.
– Если мы победим во Фландрии, нам придется крепко держать в руках нашу добычу, – сказал Лувуа. – Север и восток. Два фронта, на которых мы будем действовать одновременно.
– Два фронта? – хмуро переспросил Людовик. – Но мы же обсуждали только один фронт.
– Пока ваше величество были заняты другими государственными делами, мы сочли за благо…
Дверь распахнулась. В Салон Войны неторопливо вошел Филипп. Он был в щегольском красном камзоле с желтыми бантами. Генералы поклонились Месье. Людовик скрестил руки на груди, молча глядя на брата.
– Оставьте нас. Все, – велел он генералам.
Те поклонились и вышли.
Не спуская глаз с Филиппа, Людовик подошел к своей «военной доске».
– Ты изволил потратить пятьдесят тысяч на свои башмаки и туфли, – сказал король, с упреком глядя на брата. – Я видел отчет.
– Но ты не видел туфель, – невозмутимо ответил Филипп.
Он выставил ногу, показывая изящный башмак с белым каблуком.
«Черт бы побрал моего братца! – раздраженно подумал король. – Его мотовство неистребимо!» Однако вслух он не сказал ничего. Наклонившись, король подвинул несколько солдатиков поближе к Брюгге. Возможно, замысел Лувуа имеет свои достоинства. Надо будет обдумать все особенности войны на два фронта.
– Брат, когда я спрашивал тебя, готов ли ты прикрыть мою спину, я имел в виду защиту. Расхищая средства, ты ставишь меня под удар.
– Ты строишь дворец. Я наряжаюсь. Главное – произвести впечатление. Это твои слова. Между прочим, если бы ты позволил мне отправиться на войну, я бы не только прикрывал твою спину. Я бы принес тебе славу.
– Что ты понимаешь в войне?
– Кое-что понимаю. – Филипп указал на доску. – Например, я вижу, что ты не позаботился о защите флангов, а это очень опасно. Учитывая характер местности, я бы несколько раз подумал, прежде чем ослаблять пути снабжения. Противнику достаточно выбрать подходящее время и нанести удар, вклинившись между твоими силами.
Филипп наклонился, чтобы переместить одну из фигурок. Людовик ударил его по руке.
– Я всего лишь хочу показать тебе, чем это грозит, – сказал Филипп.
– Верни фигурку на место.
– Но это же очевидный просчет.
– Отдай мне фигурку!
Людовик схватил брата за руку, силясь отобрать солдатика. Филипп упирался.
– Я прикрываю твою спину – и что я получаю? – обиженно крикнул Месье, скорчив гримасу. – Уважение? Власть? Я не получаю ровным счетом ничего!
– Ты получаешь деньги, которыми соришь направо и налево! – напомнил ему Людовик.
– Ты при каждом удобном случае меня унижаешь!
– Не забывай, с кем говоришь! Отдай фигурку! Мы более не намерены просить.
Филипп уступил. Королевское «мы» недвусмысленно подсказывало ему: пора остановиться.
– Ты никогда не любил делиться, – сказал он, возвращая Людовику солдатика.
– Иди играй, – бросил ему Людовик. – А нам, мужчинам, нужно заниматься делами.
Филипп направился к двери. Людовик поставил солдатика на прежнее место.
Он был зол. Боже, до чего же он был зол! Войдя в покои своей жены Генриетты, Филипп шумно захлопнул дверь. Генриетта, занятая устройством букета в вазе, сразу уловила настроение мужа.
– Как ты думаешь, твоему брату понравятся эти цветы? – осторожно спросила она.
Вместо ответа, Филипп грубо схватил жену и сдернул с нее юбку. Потом его руки скользнули под пеньюар Генриетты и сорвали нижнее белье.
– По-моему, нам пора обзавестись сыном, – процедил сквозь зубы Филипп, запуская пальцы во влажное лоно Генриетты.