Страница 29 из 115
Перед столиком Казимира неожиданно возник человек в расшитом камзоле. В свете свечей он казался просто огромным. Тяжело упав на стул рядом с Казимиром, он шумно вздохнул и вытер рукавом лоб. От него сильно пахло потом и маслом. Во всяком случае, именно эта смесь каплями блестела в его неровно подстриженной бороде. Под шерстяным камзолом его легкие так и ходили ходуном, наполняясь и выпуская воздух словно кузнечный мех.
Казимир схватился за свою маску.
– Есть и другие свободные столики, – сказал он неприветливо.
– Не хочешь пить, так да? – спросил гигант смрадно дыша ему в лицо
– Прошу прощения, – Казимир попытался подняться, но рука незнакомца, толстая, как ствол дерева, протянулась к нему, а в плечо впились мясистые пальцы.
– Кляус сказал, что ты отказался пить со всеми… – он махнул рукой хозяину таверны, который быстро принес на столик Казимира кружку с вином.
– Посмотрим как ты запоешь, когда глотнешь этого!
Корчмарь поставил кроваво-красный напиток на стол и быстро удалился. Казимир снова попытался подняться, но толстая рука сомкнулась на его горле.
– Ты никуда не пойдешь, пока не выпьешь это! – свободной рукой верзила подмял маску Казимира, попутно расцарапай ему лоб. Казимир невольно охнул и снова попытался вырваться, молотя кулаками но груди гиганта, но тот только сильнее сжал пальцы на его горле. Убедившись, что маска больше не закрывает лица юноши, он поднес кружку с красным зельем к его губам.
Казимир почувствовал, как ладони его закололо от гнева и пожелал, чтобы его ногти, скрытые шелковыми перчатками, стали крепче и острее. Его позвоночник пронзила острая боль, и он почувствовал, как спина его сама собой начинает изгибаться. Кружка была у самого его |кга, и он с силой дунул, так что пена плеснула прямо в заплывшее жиром лицо здоровяка.
Тот выпустил его горло и схватил за нос, одновременно вливая вино в рот Казимира. Юноша закашлялся, но легкие уже начали пылать от недостатка воздуха, и он понял, что если не выпьет, то захлебнется. Жидкость из кружки заливала его горло, и он почувствовал ее странный вкус. Казимир непроизвольно раскрыл рот, надеясь хотя бы на глоток воздуха, и почувствовал, как затвердели его изменившиеся кости и мускулы.
Рука Казимира, вооруженная теперь острыми когтями, с молниеносной быстротой двинулась вперед и без труда пронзила раздутое брюхо гиганта. Тот и пикнуть не успел, а Казимир уже проник рукой сквозь туго переплетенные мускулы живота, сквозь петли горячего кишечника, мимо дряблых легких прямо к трепещущему сердцу. Его пальцы сомкнулись на сердечной мышце, сжали ее и двинулись обратно, обрывая сосуды и артерии. Вырванное сердце Казимир швырнул на пол.
Руки, державшие его, ослабели, и Казимир без труда стряхнул их. Опустив на лицо маску, он тупо смотрел на верзилу перед собой. Тот даже не опрокинулся на стол, а продолжал сидеть на стуле. Лишь глаза его вылезли из орбит, как у человека, который слишком много съел.
Внимание Казимира переключилось на испачканный кровью рукав камзола. “Хорошо, что он сшит из красной материи”, – подумал Казимир. Взяв со стола кружку с
Вином, он вылил то немногое, что в ней оставалось, на рукав, а затем не без отвращения стянул с рук липкие перчатки.
– Третий раунд начинается! – громко объявил распорядитель.
Прежде чем подняться, Казимир дождался, пока покалывание в руках и в спине прекратится. Оглядев темный уголок, в котором стоял его столик, он подумал о том, что мертвеца обнаружат не скоро, разве только кто-нибудь поскользнется в луже крови на полу.
Торис взволнованно смотрел как на сцене появляются Зон Кляус и Казимир. Во время первых двух раундов он приветствовал успех своего друга, однако теперь он надеялся на то, что Казимир уступит. Как сможет он править Гармонией? Ему ведь только восемнадцать. Что, если стражники откажутся ему подчиняться? Что, если Хармони-Холл восстанет? Что если народ узнает в нем сироту из “Красного Крылечка”?
Казимир остановился в тени, а Зон Кляус вышел к самому краю сцены и глубоко поклонился. Зрители приветствовали его громкими аплодисментами, и Мейстерзингер поклонился еще раз, выжидая, пока стихнет шум. Несмотря на все свои богатые одеяния и элегантные манеры, он казался Торису болезненным и хилым. Болезненным, испуганным и смертным – отнюдь не безжалостным и свирепым божеством, каким описывал его Казимир.
Когда установилась тишина, Мейстерзингер запел “Балладу о Нинеив”. При первых строках публика снова разразилась аплодисментами – это была одна из самых красивых песен.