Школа в Кармартене

Тут выяснилось, что лицо Орбилия отнюдь не отлито в меди, как обычно казалось. На нем появилось потрясающее выражение. Но Фингалла трудно было сбить, он продолжал:

— Это никакая не латынь. Ее никто не понимает. Я опробовал ее на целом гарнизоне римского форта. Все неправильно, все! И произношение, и окончания. Даже ударения.

Разоблачение мало подействовало на Орбилия. Возможно, он был к нему готов.

— То есть то, на чем мы сейчас с вами говорим, вас не устраивает, — медленно проговорил он.

— Нет! Я не хочу позориться перед людьми! — воскликнул МакКольм. — И я скажу вам напоследок, — он перешел на певучее произношение, слышанное им в форте, — с музыкальным ударением и совершенно другими гласными, — что латынь нужна позарез, в прошлом на ней говорит куча народа, без нее шагу ступить нельзя! Это один из самых нужных предметов. А нам навязывают некомпетентных преподавателей! Вот вам настоящая латынь!

Орбилий расхохотался.

— В этом форте стоит корпус батавов, — сказал он. — У них германский акцент. И не синтаксис, а полная каша. Какие уж там цицероновские периоды! — и он, несколько опережая события, так как для раскаяния Фингаллу требовалось еще обдумать его слова, отечески погладил здоровенного шотландца по голове.

Фингалл обдумал сказанное и в расстройстве сел на скамью.

— Опять я брякнул не то, — сказал он.

— Да, я всего лишь какой-то грамматик Орбилий из Беневента… который вдобавок прежде назывался Малевентом, — грустно сказал Орбилий. — Но никакой Фракии, Дакии и Каппадокии я в произношении не потерплю!

Фингалл, сгорая со стыда, трижды попросил прощения у Орбилия и, почему-то воспрянув духом после всего пережитого, появился наконец в классе у Мак Кехта. Доктор объяснял, что нужно делать, если у кого-то приступ лунатизма.

— Ну, как римляне? — толкнул его в бок Ллевелис.

— Тупое, невежественное офицерье, — сказал Фингалл. — Но вот Гланмор из Каэрнарвона… Слушайте, мы со школы думали, что Гланмор — знаменитый богослов и долдон, а вот теперь выясняется, что он сам себя считал поэтом… не без оснований. Так, может быть, нужно у всех поскорее спрашивать, кем они сами себя считают, пока они еще живы, — тогда, по крайней мере, мы избежим позора!

— Да! — подхватил Эльвин, — пойдемте спросим у святого Коллена, считает ли он себя библиотекарем?

— Что-то мне кажется, — мрачновато сказал Дилан, — что половина наших преподавателей в ответ на предположение о том, что они преподаватели, без дальних слов зашвырнет нас туда, куда Орфей за Эвридикой не ходил.

…С того дня над постелью Фингалла всегда висела полоска пергамента с каллиграфической надписью:

ПОПРОБУЙТЕ ТОЛЬКО НЕ ВПИСАТЬ НОВУЮ СТРАНИЦУ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ!

Афарви, сын Кентигерна, стоял на полутемной сцене в китайских одеждах, которые Сюань-цзан, прослышав о постановке, достал для него из рукава. Ему пора было в очередной раз отказываться от Крейдиладд. В пустом зале дымил сигаретой Мак Кархи. Тяжелая китайская коса, прицепленная шпильками, оттягивала голову назад, туфли неевропейского фасона тоже давали о себе знать. Некоторая свобода импровизации допускалась, и Афарви, перебирая шелковые кисти у пояса и не поднимая взгляда, начал:

— Каким потоком слез? — вскричал Ллевелис. — Каким потоком? Ты, как болванчик, кланяйся, и все… пардон за неуместное сравненье. Ты что здесь муки Вертера развел?

— Аллах акбар, да кто же так играет? — подхватил Лливарх, игравший темпераментного араба и только что отказавшийся от той же Крейдиладд без тени душевных мук. — Тут делать ноги надо поскорей! Чем меньше тобой сказано, тем лучше! Невеста — бесприданница, пойми!

— Не знаю, что мешает вам, Афарви, — медленно сказал Мак Кархи, — но если вдруг китайский этикет, мы можем переделать вас в бенгальца.

Молчала только Двинвен, которая стояла ближе всех и видела лицо разряженного китайского претендента на ее руку. После репетиции она шепотом спросила Афарви в комнатушке размером со шкаф, в которой они гримировались, что такое с ним случилось. Афарви, с подведенными черным глазами, стирая со щек платком желтую пудру, отвечал:

— Ты думаешь, легко из раза в раз отказываться подло от тебя мне, когда на деле я б не отказался?

— А от чего б не отказался ты? — все так же шепотом спросила Двинвен.

— Пойти вдвоем с тобой, к примеру, в город на семичасовой сеанс в кино, — искренне сказал Афарви, привычным движением отцепляя китайскую косу.

Ллевелис, сидя на столе, как Будда, выжидательно говорил:

— А может быть, весь мир вокруг тебя — просто иллюзия?

— Вполне возможно, — немного подумав, покладисто соглашался Гвидион.

— А может быть, ты сам — лишь чья-то игра воображения?

— Почему нет? — пожимал плечами Гвидион.

— А как ты думаешь, вот эта пуговица не оторвется у меня сегодня?

— Да нет, вроде крепко пришита, — деловито осмотрев пуговицу, говорил Гвидион.

И Ллевелис в очередной раз взвивался, как язык пламени.

— Вот, — говорил он, спрыгивая на пол. — Вот то, о чем я говорю. Ты можешь усомниться в том, что ты реально существуешь, можешь предположить, что весь мир — сон, потому что это все легко! А усомниться в надежности пуговицы гораздо труднее! Потому что вот она, эта пуговица, и вроде бы пришита она крепко!.. — тут он с искаженным от усилия лицом вырывал эту пуговицу с мясом и швырял на пол. — Начнем с начала, — и вытирал пот со лба.

Гвидиону фантастически трудно давалось введение в сомнение. Обычные текущие задания Мерлина, которые Ллевелис щелкал, как фисташки, повергали Гвидиона в недоумение.

Мерлин давал в начале урока заурядный текст для разминки, одну из историй, которых в учебнике был нескончаемый запас. К ней давалось задание, например:

Усомнитесь вместе с Сэймэем в том же, в чем усомнился он.

Учитель Сэймэй слыл среди соседей человеком беспорочным. Рядом с ним жила красивая девушка, родители которой владели продуктовой лавкой. Внезапно родители обнаружили, что у нее должен появиться ребенок. Они были в ярости. Девушка отказалась назвать отца ребенка, но после долгих настояний назвала Сэймэя. В большом гневе родители пришли к учителю. «Так ли это?» — только и сказал он.

Когда ребенок родился, его принесли к Сэймэю. К тому времени он потерял всякое уважение окружающих, что совсем не волновало его. Он окружил ребенка заботой и теплом, брал у соседей молоко для ребенка и все, в чем тот нуждался. Через год девушка все же не выдержала и сказала родителям правду, что отцом ребенка был молодой человек, работавший на рыбном рынке. Отец и мать девушки сразу пошли к Сэймэю, попросили у него прощения, долго извинялись перед ним и просили вернуть ребенка. Сэймэй охотно простил их. Отдавая ребенка, он сказал лишь: «Так ли это?»

Гвидион обхватывал голову руками. Таких заданий он не понимал, хоть убей.

— Ну, что вы тут корчитесь? — говорил Мерлин. — Настоящий ученый должен уметь усомниться во всем! Давайте, сомневайтесь!.. Как вы собираетесь работать по специальности?