Страница 77 из 99
Профессор Курои стоял у двери, выхватывал первокурсников из общего потока и ручищей, широкой, как лопата, подгребал их и заталкивал в дверной проем. Когда наконец они были у него собраны, как кролики в садок, он внушительно навис над ними и сказал ласковым, как ему самому показалось, голосом:
— Всех отправлю в четвертый век! А чтобы вы там не собирались кучками, как вы любите, каждый получит свое задание. МакКольм!
— Есть! — откликнулся МакКольм.
— Вы отправляетесь в Сегонтиум.
— О-о, римский форт? — обрадовался МакКольм.
— Форт там есть. Но не вздумайте подле него околачиваться. Ваша задача другая. Знаете Гланмора из Каэрнарвона?
— Ну да, естественно, — приуныл МакКольм. — Знаменитый богослов.
— Автор средневекового теологического трактата «О пределах Божьего долготерпения», — сказал Курои. — Трактат приписывается ему с седьмого века. Так вот, ваша цель — выяснить: реальное он лицо или нет? Не исключено, что его никогда не было. Однако если Гланмор действительно жил, то тогда и там, куда я вас отправляю. Ровно через три часа я заберу вас от западной стены городской тюрьмы.
— Ну почему тюрьма, почему всегда тюрьма? — угрюмо спросил Фингалл.
Курои взялся за посох.
— Отправляйтесь и попробуйте только не восполнить этот пробел в истории человеческой мысли!..
Это было последнее, что слышал МакКольм, и сразу вслед за тем он приземлился на четвереньки в грязь недалеко от римского форта. «Ну, зачем было с такой силой-то кидать», — пробормотал он, вставая и заправляя рубашку в штаны. МакКольм огляделся. «Понятно, — сказал он себе. — Собора еще не было. А тюрьма — она… да». И Фингалл, слегка почистившись, зашагал, естественно, к форту. Форт напоминал все римские форты на свете, которые строились по одинаковому плану, поэтому кто видел один из них, уже не мог ни с чем спутать другой. Сразу за частоколом он увидел здоровенного легионера, который пинал вола. Дальше с Фингаллом случилось такое, чего он и предполагать не мог. Он мог предположить, что его выкинут из форта пинком, арестуют как лазутчика, что в форте ему не найдется достойного собеседника, потому что все офицеры давно спились, что никто там не будет знать ни Ливия Андроника, ни Тита Ливия… словом, он предусмотрел все возможности. Но то, что с ним случилось, не лезло ни в какие ворота: никто в форте не понимал его латыни!
…Донельзя изумленный Фингалл брел улочками городка, сознавая, что до того, как на него спикирует Курои и схватит его в свои когти, остается двадцать минут. Скромная локальная драка, которой завершилось в форте общее лингвистическое замешательство, оставила его без зуба. Моросил мелкий дождь, как всегда в четвертом веке, по наблюдению Фингалла. Он еще не видел четвертого века без дождя. Как сказал Горонви, сын Элери, когда пытался постучаться в хибарку к одному мыслителю второй половины третьего века и на голову ему обрушился деревянный навес крыльца, «времена упадка, что поделаешь».
У тех немногих компатриотов четвертого века, которые встретились МакКольму на окраине города, были такие рожи, что они скорее могли быть знакомы с предводителем местной воровской шайки, чем с богословом. Фингалл прислонился спиной к надежной каменной кладке тюрьмы и стал ждать, одновременно размышляя, как же ему выпутаться из положения. Узнать что-либо о Гланморе из Каэрнарвона он уже не успевал. Врать Курои он не решался. Честно сказать, что его вдруг потянуло на римских легионеров и вместо того, чтобы искать зануду-богослова, он ринулся бегом в казармы? Фингалл прижался к стене, чтобы на него меньше попадал дождь. «А напрасно ты считаешь его занудой», — подумал Фингалл, сам себе противореча и говоря о себе «ты». «Так, значит, Гланмор-ап-Мэйлир существует?» — подумал Фингалл. «Существует», — подумал он себе в ответ. Тут он повернулся к стене лицом, понимая, что так вести разговор, как ведет его он, невежливо. С ним говорили камни тюрьмы. «Но только тебе следует знать, что сам Гланмор считает себя в первую очередь поэтом и очень бы удивился, если б узнал, что где-то слывет богословом», — сказали камни. «От него дошла только одна вещь. Богословский трактат, — сказал Фингалл. — Но откуда вы его знаете?» «Потому что он много времени проводит здесь», — отвечали камни. «Что ли, его преследуют за веру?» — спросил Фингалл. «Нет, обычно он садится за долги, — отвечали камни. — Как наделает долгов, так и садится». «Поэт, — пробормотал Фингалл. — А что сказать Курои? Уж если я вылезу с тем, что он скорей поэт, чем богослов, без доказательств не обойтись. Где его стихи?». «На мне с той стороны есть пара четверостиший, — сказал один камень. — Это он от нечего делать нацарапал в прошлом году черенком ложки:
— Ого! — воскликнул Фингалл. — Не так быстро. Дайте я запишу.
Все записав, Фингалл вдумался в смысл стишка и беспокойно спросил у камней: «А он вообще с тех пор появлялся?» «Нет, пожалуй что не появлялся», — сказали камни. «Так судя по содержанию этого стихотворения, уже не появится, — сообщил Фингалл. — А вы уверены, что он каждый раз попадал сюда именно за долги?» «По крайней мере, — сказали камни, — он все время что-то твердил о своем долге».
И вот Фингалл вернулся на родину, по шутливому профессиональному выражению Курои, который называл этим словечком промежуток времени, когда человек уже родился, но еще не умер, — и здесь, собравшись с духом, он так запорошил профессору мозги, что тот только и спросил, где зуб и почему фонарь под глазом. Ну, а такого рода вопросом МакКольма и в четырехлетнем возрасте нельзя было поставить в тупик. Когда наконец МакКольм вырвался из рук Курои на свободу, он, избегая разговоров, миновал остальных студентов, также промокших под дождем IV века и теперь переодевавшихся во все сухое, и задворками пробрался к Гусиной башне.
Орбилий Плагосус сидел у себя и ел сардинки из банки, накалывая их на стилос. При стуке двери он полуобернулся к Фингаллу, облизнул палец и приветственно сказал:
— Вы хотите поучаствовать в этом пиршестве Лукулла?
Фингалл развернул его к себе вместе со стулом.
— А ведь все, чему вы нас учили, полнейшая туфта, профессор, — тускло сказал он.
— Что? — переспросил Орбилий.
— Фуфло.
— Что? — Орбилий привстал.
— Фикция. Хоть и считается, что латынь — это дохлый язык…
— Мертвый, — машинально поправил Орбилий.
— Да, и неважно, мол, как его преподавать. Все равно не пригодится.