Страница 59 из 128
Все подобные "расчеты" Троцкого объяснялись весьма существенным мотивом: Лев Давидович, в отличие от большинства своих находившихся у власти соплеменников, хорошо понимал, что Россию нельзя - по крайней мере, в ближайшем будущем - полностью "денационализировать". Об этом, между прочим, подробно говорится в уже упомянутом трактате видного сиониста М. С. Агурского "Идеология национал-большевизма". Здесь констатируется, что с первых же послереволюционных лет "на большевистскую партию оказывалось массивное давление господствующей (то есть - русской. - В.К.) национальной среды. Оно чувствовалось внутри партии и вне ее, внутри страны и за ее пределами... Оно ощущалось во всех областях жизни: политической, экономической, культурной... Сопротивление этому всеохватывающему давлению грозило потерей власти... нужно было в первую очередь найти компромисс с русской национальной средой... надо было, не идя на существенные уступки, создать видимость того, что режим удовлетворяет исконным национальным интересам русских"188.
В этом рассуждении может вызвать недоумение или даже негодование словосочетание "национальная среда", обозначающее почти стомиллионный русский народ. Но М. С. Агурский в данном случае все же прав: для того же Троцкого русский народ был именно и только "средой" его деятельности; прав Агурский и утверждая, что в первые послереволюционные годы "теоретиком красного патриотизма и едва ли не его вождем оказывается Лев Троцкий" (с. 144), - что явствует уже хотя бы из его речи "Национальное в Ленине".
Правда, Агурский не говорит с должной ясностью, что Троцкий действовал в этом направлении только ради "политического расчета", но все же достаточно определенно разграничивает две принципиально различные вещи: создание "видимости" национальных устремлении власти (что и делал Троцкий) и, с другой стороны, неизбежный подспудный процесс действительной "национализации" власти. Он пишет, например: "Давление национальной среды, сам тот факт, что революция произошла именно в России, не мог не оказать сильнейшего влияния на большевистскую партию, как бы она ни декларировала свой интернационализм... Это было результатом органического процесса (с. 140).
И вот поистине замечательное "саморазоблачение" Троцкого. Если в 1922 году он провозглашал на страницах "Правды" (5 октября): "Большевизм национальное монархической и иной эмиграции. Буденный национальное Врангеля..."189 и т.п., то в 1928 году, уже отстраненный от власти, он гневно обличает: "В целом ряде своих выступлений, сперва против "троцкизма", затем против Зиновьева и Каменева, Сталин бил в одну точку: против старых революционных эмигрантов (разумеется, не "монархических". В.К.). Эмигранты-это люди беспочвенные, у которых на уме только международная революция, а теперь нужны руководители, способные осуществлять социализм в одной стране. Борьба против эмиграции... входит неразрывной частью в сталинскую идеологию национал-социализма... После каждой революции реакция начиналась с борьбы против эмигрантов, против чужаков и против инородцев..."190 (обратим внимание: перед нами осознание своего рода "закона": в "каждой революции" большую роль играют "чужаки", с которыми впоследствии ведется "борьба").
Необходимо, правда, сказать, что Троцкий слишком забегал вперед: в 1928 году едва ли были основания усматривать в политике Сталина какие-либо собственно "национальные" устремления (они начали складываться - конечно же, под мощным воздействием идущего в стране "органического процесса" позднее, в 1930-х годах), хотя программа "социализма в одной стране" все же была определенной подосновой перехода к национальной политике. Но если считать эту программу воплощением "национал-социализма", следует причислить к "национал-социалистам" и Бухарина, который ведь первым, ранее Сталина-о чем шла речь выше, - ее разработал. Троцкий, кстати, прямо сказал здесь же об этом бухаринском "первенстве" и даже связал имя Бухарина с "национал-социализмом" (см. цит. изд., с. 66). Но, конечно, нелепо говорить о каком-либо "национальном духе" Бухарина. М. С. Агурский заявил в самом начале своей книги: "Я полностью отвергаю миф о Бухарине как об умнейшем "русском" человеке и позволю себе считать его "дураком" советской истории, притом злейшим врагом всего русского" (с. 11).
Бухарину, которому в самом деле была присуща почти патологическая ненависть ко всему русскому, явно недоставало ума, чтобы понять выдвигаемую им же самим идею "социализма в одной стране" как закономерный, естественный результат "давления национальной среды"; между тем Троцкий понимал это со всей определенностью.
Но именно тут и обнаруживается суть "позиции" Троцкого: он больше, чем кто-либо из его коллег, твердил о "русском национальном" характере революции, но лишь до тех пор, пока дело шло о "видимости", а не о реальной "национализации".
Впрочем, давно пора обратиться к вопросу, который, вполне вероятно, возник в уме читателей. Вот ты все говоришь нам о Троцком, а как быть с Лениным? Ведь он, проявляя "чрезвычайный интерес" к "черноземной силе" воронежского мужика, совместно с Троцким организовывал жестокое подавление соседних с воронежскими тамбовских мужиков в 1921 году и никогда не возражал-по крайней мере, не возражал открыто - против того, что в возглавляемой им властной иерархии огромную роль играли евреи и другие "чужаки"?
Между прочим, мало кто знает, что до 1917 года евреи занимали в верхах большевистской партии сравнительно скромное место - явно менее значительное, чем в партиях меньшевиков и даже эсеров. Так, из тех четырнадцати евреев, которые входили в число членов и кандидатов в члены большевистского ЦК в 1917-1921 годах, всего лишь двое занимали эти партийные посты в период с 1903 года (год создания собственно большевистской партии) по 1916 год-это Зиновьев (с 1907 года) и Свердлов (с 1912 года). И особенно примечателен тот факт, что такие "цекисты" с 1917 года, как Троцкий, Урицкий, Радек, Иоффе, только в этом самом году и вошли-то в большевистскую партию! То есть получается, что евреи особенно "понадобились" тогда, когда речь пошла уже не о революционной партии, а о власти...
Можно, конечно, попросту объяснить это тем, что, мол, евреи сделали ставку на большевистскую партию не тогда, когда это грозило правительственными репрессиями, а тогда, когда сама партия готова была стать правящей. Однако, во-первых, большевики - сравнительно, скажем, с террористической партией эсеров - преследовались в дореволюционное время гораздо менее жестоко. А, во-вторых, 10 из 14 евреев, которые в 1917-1921 годах были членами и кандидатами в члены ЦК, все же вступили в партию намного раньше - еще до 1907 года. Словом, в том факте, что до 1917 года большевистская "верхушка" не была очень уж "еврейской", а затем стала таковой, выразилась, надо думать, объективная "закономерность". Особенно наглядно она проявилась в своего рода послеоктябрьском "скачке": из 29 цекистов (членов и кандидатов в члены ЦК), избранных на VI съезде, в 1917 году, было 6 евреев (то есть немногим более одной пятой части) и 7 других "нерусских" (всего "нерусских" около половины), а из 23 цекистов, избранных на VII съезде, в 1918 году, - 8 евреев (уже более трети) и 5 других "нерусских" (то есть всего "нерусских" намного более половины!).