Страница 70 из 90
Читает Иван Лапин и роман модного тогда немецкого писателя, профессора эстетики Августа Мейснера (1753-1807) (Бьянка Капелло" - романтическое повествование об эпохе Ренессанса, и философский роман французского писателя и богослова Франсуа Фенелона (1651-1715) "Приключения Телемака", из которого притом делает "выписку" (21 марта 1818).
Наконец, даже о своей любви он говорит подчас по-немецки (9 сентября 1817) и по-латыни (1 июня 1818), что придает признаниям оттенок таинственности. Постоянно возникают в его речи персонажи античной мифологии, что свойственно той эпохе вообще, включая, конечно, и самого Пушкина.
Кстати сказать, Иван Лапин, как видно из дневника, лично знал ряд людей, хорошо известных Пушкину: псковского губернатора Б.А. Адеркаса, архиепископа Псковского Евгения (Евфимия Алексеевича Болховитинова), игумена Святогорского монастыря Иону (у Лапина даже развертывается роман с его дочерью Анной, и он переписывает стихотворение, сочиненное игуменом в юности), а лучший друг Лапина Александр Погонялов служит писарем у генерал-майора А. А. Дельвига - отца лучшего пушкинского друга... 21 ноября 1818 года Иван Лапин в Троицкой церкви Опочки "стоял на один шаг" от еще одного хорошо знакомого Пушкину - государя Александра I...
И в самом деле, Пушкин как бы должен был в конце концов явиться в лапинском дневнике...
* * *
Конечно, я отметил только часть "фактов", раскрывающих богатое содержание жизни молодого опочецкого мещанина, ровесника Пушкина Ивана Лапина.
Позволю себе сообщить, что мне лично особенно дорого воссоздание давней жизни этой частицы России, поскольку мой прадед Яков Анисимович, скончавшийся в 1872 году (правда, уже в Петербурге, куда он перебрался), и прапрадед Анисим Фирсович Кожиновы - псковские крестьяне. Правда, Яков Анисимович жил в другом, Порховском, уезде, но до меня дошло известие, что сама их фамилия происходит от названия деревни Кожина, расположенной на берегу реки Великой севернее Опочки. И во мне как-то живет ощущение причастности этим местам...
В заключение важно привлечь внимание к цельности и своеобразной гармонии этой жизни - качествам, которым нам, людям конца XX века, уместно позавидовать. Да, так называемый прогресс внес в нашу жизнь множество неведомого далеким предкам, и в тех или иных отношениях можно говорить о нашем "превосходстве" над ними. Но вместе с тем многое утрачено - и в высшей степени ценное.
Иван Лапин - что запечатлено на многих страницах дневника - вроде бы всем существом предается развлечениям и веселью, но в то же время в нем не гаснет осознание суетности всего этого перед высшим значением человеческого бытия. Притом, что важнее всего, дело идет вовсе не о каком-то "насильственном" и тяготящем осознании. Сама смерть осознается как величественное завершение жизни, как приобщение Вечности. "Погребали Якова Тимофеевича Михалева... - записывает Иван Лапин, - и какая необыкновенная была картина! Везли через реку его тело на плоту, а прочие и певчие в лодках пели "Святый Боже"..."
2 февраля 1819 года еще не достигший двадцатилетия Лапин совершил некий неблаговидный поступок, "от чего совесть поминутно угрызала". И уже "нельзя воротить, как выговоренного слова". И он велит себе, что "сей-то день должен я еще чаще вспоминать..." Но это "должен" явно не подразумевает насилия над собой; речь идет о свободном, вольном покаянии, которое не в тягость, а, если угодно, в радость.
Достаточно "разгульно" живет подруга Лапина Анна Лаврентьевна, и настает момент, когда она говорит: "Прости, поеду в Печеры Богу молиться" и "за меня несколько обещалась" (30 апреля 1819). И это хождение за двести верст в прославленную Псково-Печерскую обитель опять-таки воспринимается в воссоздаваемой в дневнике атмосфере жизни не как некое подавление себя, а как возникшая в глубине души воля...
Словом, есть в дневнике Ивана Игнатьевича Лапина немало такого, что уместно воспринять как ценный - или даже бесценный - завет предков, который способен помочь нам сегодня и, в особенности, в туманном завтра.
ТВОРЧЕСТВО ИЛАРИОНА И ИСТОРИЧЕСКАЯ
РЕАЛЬНОСТЬ ЕГО ЭПОХИ
(1989)
Иларион - создатель древнейшего (по крайней мере, из дошедших до нас) великого творения отечественной литературы - "Слова о законе и Благодати". Согласно новейшим исследованиям, оно было написано в 1049 году - ровно 940 лет назад. "Слово" Илариона открывает историю русской литературы - одной из величайших литератур мира - и открывает ее поистине достойно, ибо проникнуто глубоким и богатым смыслом, воплощенным с совершенным словесным искусством.
Иларион, родившийся, по всей вероятности, в конце Х века, становится известен - по свидетельству "Повести временных лет" - как священник дворцовой церкви Святых Апостолов в княжеской резиденции Берестово у Днепра, на юго-восточной окраине Киева (несколько ближе к центру города, чем Киево-Печерская лавра); до наших дней сохранилась здесь в перестроенном виде другая, созданная уже после смерти Илариона, между 1113-1125 годами, церковь Спаса на Берестове. Дворец, а также скорее всего и первая церковь в Берестове были построены еще окрестившим Русь князем Владимиром Святым, который и скончался в этом дворце 15 июля 1015 года. Не исключено, что Иларион оказался в Берестове еще при жизни Владимира, поскольку в своем "Слове о законе и Благодати" он обращается к покойному князю как к близко знакомому ему человеку.
Доподлинно известно, что Иларион стал ближайшим сподвижником сына Владимира, Ярослава Мудрого, правившего на Руси с 1016 по 1054 год (с небольшим перерывом). Так, в основополагающем юридическом документе Уставе князя Ярослава - сказано: "Се яз князь великий Ярослав, сын Володимерь... сгадал есмь с митрополитом с Ларионом..." Один из списков Устава содержит дату, согласно которой Ярослав с Иларионом совещались об Уставе значительно ранее того времени, когда Иларион стал митрополитом (в 1051 году),- еще в 1032 году2, а титул, возможно, был вставлен в Устав позже.
"Повесть временных лет" в записи под 1037 годом3 ярко воссоздает тот культурный мир, в котором совершилось становление писателя и мыслителя Илариона: "...любил Ярослав церковные уставы, попов любил немало: особенно же черноризцев, и книги любил, читая их часто и ночью и днем. И собрал писцов многих, и переводили они с греческого на славянский язык. И написали они книг множество... Велика ведь бывает польза от учения книжного... Это ведь реки, напояющие вселенную, это источники мудрости; в книгах ведь неизмеримая глубина..." Далее есть и как бы конкретизация: "...князь Ярослав любил Берестово и церковь, которая была там Святых Апостолов, и помогал попам многим, среди которых был пресвитер именем Иларион, муж благой, книжный и постник"4.
Уже в 1030-х годах Иларион создал, как убедительно доказал А. А. Шахматов5, своего рода ядро русской летописи, которое Д. С. Лихачев назвал позднее "Сказанием о распространении христианства на Руси".
Ярослав (см. выше) "особенно" любил черноризцев, то есть монахов, но и Иларион, будучи священником дворцовой церкви, вместе с тем, как сказано в "Повести временных лет", ходил "из Берестового на Днепр, на холм, где ныне находится старый монастырь Печерский, и там молитву творил... Выкопал он пещерку малую, двухсаженную, и, приходя из Берестового, пел там церковные часы и молился Богу втайне".
Далее поведано, что именно в эту пещеру пришел первый игумен Киево-Печерского монастыря, Антоний, а к нему присоединились создатель первой летописи, наставник Нестора, Никон Великий и прославленный подвижник Феодосий Печерский.
Основанный, по сути дела, Иларионом Киево-Печерский монастырь явился важнейшим центром русской культуры того времени; при этом, как доказывает в цитированном труде Д. С. Лихачев, и Никон Великий, и Нестор развивали в своих творениях духовное наследие Илариона. Таким образом, Иларион был родоначальником отечественной литературы и в самом прямом, "практическом", смысле.
Тем не менее - как это ни странно (и печально!) - творчество Илариона до самого последнего времени было явлением, неведомым даже высокообразованным людям.