Страница 69 из 90
Более того, Иван Лапин сам сочиняет стихотворное послание своему другу Александру, - пусть и не являющееся образцом поэзии, но удовлетворяющее тогдашним "правилам" стихосложения (26 января 1823), а друг присылает из армии свое изощренное сочинение в стихах - акростих (8 июня 1817).
Душа автора дневника и окружающих его людей открыта не только литературе и музыке, но и величию Природы. Лапин и семь его друзей дожидались на городском валу самого раннего рассвета после дня Ивана Купалы и "смотрели солнце, как играет" (23 июня 1817); Иван и Александр "рассуждали о небе и земле", о том, что "каждая звездочка более земли" (19 августа 1817); с тем же Александром Лапин оказался ночью на кладбище "в ужасных разговорах о смерти" (12 августа 1817) и т. п.
Не будем забывать, что перед нами "рядовые" провинциальные горожане начала XIX века! И не проглядим, что в городке Опочке можно было, оказывается, побывать на театральных спектаклях (30 августа 1822), слушать мелодии, исполняемые друзьями и на древних гуслях, и на скрипке, и на гитаре, и на флейте, которой владеет и сам Лапин (15 августа 1817); к тому же в конце дня городская музыкантская команда играет для опочан "вечернюю молитву" (2 мая 1820).
Вместе с тем Иван Лапин и окружающие его люди вовсе не являют собой чинных граждан, предающихся благопристойным развлечениям и делам по заведенному кем-то порядку; для них характерны и раскованные нравы, и удалой разгул. Так, в дневнике описана "вечеринка" (5 ноября 1818), с которой "разошлись в 4 часа (утра. - В. К.), и уже во многих домах были вставши, а мы восклицали громогласные песни... Весело было!"
Или другое "гулянье" до утра (16 июня 1818), в заключение коего, как остроумно написал Иван Лапин, поспешили домой, "чтобы пастух, которому уже было время выгонять стадо, не выгнал бы и нас вон из города".
Отражена в лапинском дневнике и "социальная" удаль горожан Опочки. Так, торговцы мясом не пожелали подчиниться несправедливым, как им представлялось, требованиям властей, и, когда усмирить их явился сам городничий, опочанин "Гаврила Барышников... кричал: "Поди... до смерти убью!", держа болт в руке" (28 мая 1819); заодно с ним был и Иван Кудрявцев, именно на дочери которого Афимье Ивановне Кудрявцевой женился, по-видимому, впоследствии Иван Лапин (см. 4 ноября 1828). И только (пять вооруженных солдат с сотским" смогли в конце концов смирить бунтовщиков...
* * *
Словом, кюстиновский - постоянно воспроизводимый ныне - "приговор" пушкинской России как стране беспросветного "невежества" и "рабства" опровергается бесхитростными дневниковыми записями опочецкого мещанина. Могут возразить, что перед нами жизнь все-таки не самого "низкого" сословия и следует учитывать положение тогдашнего крестьянства. К тому же Иван Лапин, по его признанию, "в большое углубясь размышление" (что лишний раз говорит о значительности юного мещанина), скорбит о тяжелейших последствиях крайне неблагоприятных погодных условий 1821 и 1822 годов (в последнем из них "ужасный холод", по словам Лапина, длился с 21 мая до 11 июня - то есть по новому стилю 3-23 июня)133; о катастрофических неурожаях, приведших в деревнях к голодным смертям...
По этому поводу можно, конечно, проклинать Россию, закрывая глаза на тот факт, что до определенного времени, когда сложилось высокоразвитое сельское хозяйство, тяжкий голод обрушивался на благословенные страны Запада, о чем можно подробно узнать, например, из не так давно изданного исследования: Бараш С. И. История неурожаев и погоды в Европе (Л.: 1989).
Впрочем, одно дело - стихийное бедствие, другое - жизнь крестьянства в ее целостном содержании. В книге Кюстина она изображена как нечто чудовищное в сравнении с жизнью европейского крестьянства. Но очень важно иметь в виду, что настроенность этого француза во многом была обусловлена не столь давней гибелью сотен тысяч французов в 1812 году в России. К.Г.Мяло в уже упоминавшемся исследовании отмечает, что Кюстин специально переиздал свою книгу в 1855 году, во время Крымской войны, которая ему "виделась настоящим и долгожданным крестовым походом стран Запада против "варварской России"..." В предисловии к изданию 1855 года Кюстин "изображает эту войну как религиозную - а тлеющее ее пламя он, по его словам, уже давно ощущал..." И его впервые изданная в 1843 году книга была, в сущности, призывом к этой войне и идеологическим оружием для нее,- войны, долженствовавшей быть реваншем за 1812 год...
Резкий контраст кюстиновским проклятьям представляют изложенные в 1834 году Пушкиным суждения англичанина (Англия была в 1812-1815 годах союзницей России - хотя в 1850-х она предпочла присоединиться к Франции...) Кольвиля Фрэнкленда (1797-1876), прожившего в 1830-1831 годах девять месяцев в России и тесно общавшегося с Пушкиным (что зафиксировано в опубликованном дневнике этого англичанина).
Вот пушкинское изложение разговоров с Фрэнклендом:
Я. В чем вы полагаете народное благополучие'?
Он. В умеренности и соразмерности податей... Вообще повинности в России не очень тягостны для народа. Подушная платится миром. Оброк не разорителен...134 Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своему крестьянину доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу. И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать.
Я. Но злоупотребления...
Он. Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы английских фабричных работников - волоса встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой какая страшная бедность!.. В России нет ничего подобного...
Я. Что поразило вас более всего в русском крестьянине?
Он. Его опрятность, смышленость и свобода... Путешественники ездят из края в край по России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия; никогда не встречал я... ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому (отметим это! - В. К.)...
Я. Справедливо; но свобода? неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?
Он. Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения? Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии?
Я. Не удалось.
Он. Так вы не видали оттенков подлости, отличающих у нас один класс от другого. Вы не видали раболепного maintien...135 купечества перед джентльменством; бедности перед богатством; повиновения перед властию..." (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 11. [Л.:] 1949. С. 231-233).
Я обратился к тексту Пушкина, в частности, потому, что Иван Лапин, сосредоточенный на бытии своего городка, весьма редко касается крестьянской жизни, хотя, скажем, с явной симпатией упоминает о посещении деревни Звягино, где крестьянские дети "нам вынесли большую чашу квасу" (3 июня 1818). Но нетрудно увидеть, что черты, которыми английский наблюдатель восхищается в русском крестьянстве, всецело присущи и лапинским горожанам, - в том числе и то качество, которое позднее будет названо Достоевским "Всечеловечностью" (Фрэнкленд отметил отсутствие и в простых русских крестьянах "презрения к чужому").
Иван Лапин "с наивеличайшим удовольствием" (10 июня 1818) читает сочинения французской писательницы Мадлен де Жанлис (1746-1830), которую много переводил Карамзин (она была популярна в России так же, как в наше время - Франсуаза Саган или Айрис Мердок).
В связи с этим стоит рассказать о замечательной в своем роде истории. В толстовской "Войне и мире" Кутузов в разгар битвы с французской армией читает роман Жанлис, что даже несколько озадачило Андрея Болконского. По всей вероятности, кто-то сообщил Толстому о таком кутузовском пристрастии. Однако ветеран 1812 года Авраам Норов (1795-1869), потерявший ногу при Бородине, в своем отклике на "Войну и мир" возмущенно опровергал Толстого, утверждая, что Кутузов не мог увлекаться "вражеской" писательницей. Но на деле его подвела намять; ставший впоследствии известным юношеский дневник Норова свидетельствует, что он, находясь в госпитале, где из-за нанесенного французами тяжелого ранения ему ампутировали ногу, читал ту же Жанлис!