Адъютант его превосходительства

– Как так в первый раз видишь? – изумился фельдфебель.

– А вот так, обознался он. Сапожник я, а не садовник, – усмехнулся Семен Алексеевич, но встал, подошел к решетке.

– Семен Алексеевич! Ну как же… – с отчаянием проговорил Юра.

Но Семен Алексеевич оборвал его:

– Сказал, не знаю я тебя – и не знаю! Что еще надо?

Фельдфебель сплюнул.

– Ты фамилию свою скажи.

Семен Алексеевич опять прищурился. Дерзкий огонек вспыхнул в его гла­зах. «Попытаться, что ли? Рискнуть? А вдруг?..»

– Нету у меня фамилии. И имени нету!

– Как это нету? Ты пошто мудришь?.. – уставился на него фельдфебель. Но Семен Алексеевич больше не слушал фельдфебеля, пристально глядя в

глаза Юре, он сказал:

– Человек без имени я. Понимаешь? – и затем внушительно повторил сно­ва: – Человек без имени. – И отошел в глубь сарая.

Юра и фельдфебель вернулись в канцелярию. Там вместе с Дудицким сидел коренастый, с настороженными желтыми глазами, капитан. Юра его несколько раз видел в штабе и знал, что капитан Осипов один из ближайших помощни­ков Щукина.

– Кого вы здесь ищете, Львов? – спросил Осипов.

Взгляд Осипова обволакивал Юру как паутиной. И он растерянно начал объяснять:

– В колонне военнопленных я видел… мне показалось, что…

– Историю с вашим садовником я слышал. Нашли его? – резко спросил Осипов.

– Нет…

– Ваше благородие, – вмешался фельдфебель, – молодой барин вроде бы и признал одного в третьем сарае, но тот отказался.

– Кто это?

– Фамилию он не сообщает… Невысокий такой… раненый…

Осипов круто повернулся к фельдфебелю:

– На спине рана?

– Так точно, ваше благородие.

– Странно. – Осипов задумчиво посмотрел на Юру. – Так вы, Львов, признали в нем своего бывшего садовника, а он отказался?

– Я, наверно, обознался, – тихо ответил Юра.

– Этот ваш так называемый садовник – не пленный красноармеец? Его за­держали, при переходе линии фронта. – И капитан снова немигающе уставил­ся на Юру. Его холодные глаза вдруг начали увеличиваться, раскрываться все шире, будто два паука, поймавшие добычу.

– Вы хотели его освободить, Львов!.. Почему?..

Юре стало холодно до озноба. Он не знал, что ответить, и молчал.

Осипов подождал, потом, утверждая, в упор сказал:

– Вы его знаете! Вы с ним встречались! Скажите: где? когда? при каких обстоятельствах?

Юра собрался и, насколько мог, твердо ответил:

– Я уже говорил. Я думал, что это наш садовник, теперь знаю, что ошибся.

Осипов приказал фельдфебелю:

– А ну приведите-ка этого садовника! – Когда Семена Алексеевича втолкнули в канцелярию, Осипов закричал: – Так вот! Мальчик уже во всем признался! Придется и тебе, голубчик, все рассказать!

Юра с замиранием сердца ждал, что Семен Алексеевич взглянет на него. И тогда он незаметно подаст ему знак глазами. Но Семен Алексеевич, не поднимая головы, сердито двинул плечами и хрипло бросил Осипову:

– Не знаю, что сказал мальчик. Но не думаю, чтобы он с испугу стал врать. Скорей всего врете вы!

Юра благодарно подумал: «Догадался!» И вместе с тем сердце его захо­лодила мысль, что во всем этом виноват он, Юра. Если бы он не придумал все это про садовника, не вызвали бы сюда Семена Алексеевича и не стали бы допрашивать.

Глаза у Осипова сузились. Он подошел сбоку к Семену Алексеевичу и на­отмашь со всей силы ударил его. Семен Алексеевич покачнулся, схватился за голову и тут же получил еще один страшный удар.

– Зачем же… при парнишке! – отплюнув сгусток крови, укоризненно сказал Семен Алексеевич и тыльной стороной ладони вытер подбородок.

Осипов, потирая ушибленный кулак, разъяренно повернулся к Юре:

– Ладно, Львов, ступайте! – и злобно пообещал: – У нас еще будет вре­мя поговорить.

Закрывая за собой дверь, Юра услышал, как Осипов снова что-то крикнул Семену Алексеевичу и затем ударил его…

Обессиленный пережитым, Юра вышел на улицу, залитую солнечным теплом. И ему показалось, что он вышел из какогото мрачного подземелья. «Неужели такое может быть? – с ужасом думал мальчик. – Значит, на свете нет доб­ра, нет чести. Как же так? Ведь они все – Бинский, Дудицкий, Осипов – соратники отца?»

Юра понуро брел по улице. Только одному еще человеку, кроме Семена Алексеевича, верил он – это Кольцову, человеку, от которого исходило ис­тинное сочувствие, понимание и доброта, угадываемые за скупыми словами и жестами.

…Когда Юра вошел в приемную командующего, Кольцов был там один.

– Гулял, Юрий? – приветливо спросил его Павел Андреевич.

Юре не хотелось сейчас разговаривать, и он попытался молча прос­кользнуть в свою комнату. Но Кольцов обратил внимание на его встревожен­ный вид и, легонько придержав, взял мальчика за подбородок и озабоченно посмотрел ему в лицо.

– Что с тобой? Ты нездоров?

Юра отвел в сторону внезапно повлажневшие глаза и обидчиво сжал губы.

– Ну? – настойчиво повторил Кольцов, встревоженно вглядываясь в лицо Юры.

«Павел Андреевич, я был в лагере у поручика Дудицкого, – торопливо, зажмурив глаза, как перед броском в холодную воду, сказал Юра.

– Как ты туда подал? – отпуская Юру от себя, удивленна спросил Кольцов.

– Искал нашего садовника, – огорченно, словно жалуясь Павлу Андрееви­чу, выдавши из себя Юра. – Хотел его выручить…

«Ну вот и у него появились свод заботы». Волна нежности к этому вы­держанному и доброму мальчишке захлестнула сердце Кольцова. И все же что-то неуловимое в поведении, в тоне, в самих ответах Юры насторожило Кольцова.

Юра опустил голову и тихо сказал:

– Павел Андреевич! Голубчик, миленький Павел Андреевич, мне так надо его выручить… Очень, очень надо, донимаете?.. Он был всегда добр ко мне… Он меня от смерти спас… Вы слышите?..

Руки Кольцова, мягко легли на дрожащие как в ознобе плечи Юры.

– Я хотел бы тебе помочь, мальчик. Но боюсь, это не в моих силах… Голова Юры клонилась все ниже, чувство бессильной безнадежности наполнило его сердце, внезапно перед глазами встала картина избиения Семе­на Алексеевича Осиповым. Губы у Юры задрожали, и он жалобно произнес, словно прося помощи для себя и Семена Алексеевича у милого и доброго Кольцова: