Адъютант его превосходительства

– А-а, старый знакомый!.. Здравствуй… э-э… Юра! – добродушно и даже радостно поздоровался Красильников.

Юру тоже не только не испугало, но даже и не очень удивило появление здесь Семена Алексеевича. Он многое передумал за эту ночь, далеко не все понял, но кое-что уяснил для себя твердо и иначе взглянул на то тайное в доме Сперанских, что вначале влекло его, а теперь показалось совсем не таким заманчиво-героическим. Была какая-то закономерность в появлении чекистов здесь, у Сперанских, и Юра даже испытывал удовлетворение от то­го, что одним из этих чекистов оказался именно Красильников, как будто он сразу же сумеет дать ему четкие ответы на все мучившие его вопросы. И в то же время Юра понимал, что вопросы станет задавать Красильников. Только он, Юра, ничего не скажет. Как бы там ни было, но предателем он не станет. Пусть сами во всем разбираются… И ожесточение, и вызов от­разились на его лице.

А Красильников, пристально глядя на Юру, сожалеюще подумал: «Запуга­ли, запутали парнишку».

– За какие такие провинности тебя в каталажку упрятали? – морщив нос, что бы хоть как-то развеселить мальчишку, спросил чекист. – Нашалил че­го-нибудь?

– Да нет… так… ничего, – равнодушно отозвался Юра, даже не подняв головы.

– Из ничего – ничего не бывает, – обронил Семен Алексеевич. – Помнит­ся, ты говорил тогда, что едешь к родственникам. Это, что ли, твои родственники?

Юра отметил нотки неподдельного презрения в голосе Красильникова, когда он спросил о родственниках, и обреченно кивнул головой.

– Понятно…

«Ничего ему не понятно», – с внезапной горечью подумал Юра, и такое отчаяние, вошло в его сердце, что он готов был заплакать. Не расскажешь ведь, что и он, Юра, со вчерашнего вечера многое понял о своих родствен­никах, особенно о Викентии Павловиче, что и он презирает дядю за то, что тот связан с бандитами…

– Так все-таки за что тебя сюда? Не на тот курс лег? – посочувствовал мальчику Семен Алексеевич.

Юра даже вздрогнул: к его удивлению, Красильников почти угадал.

В чулан заглянул один из чекистов, доложил:

– Понятые уже здесь.

– Начинайте, – распорядился Красильников. – По порядку – гостиная, кабинет, спальня. Я подойду…

И снова они остались вдвоем. Молчали. Юра внимательно исподлобья рассматривал Красильникова. Ему нравилось его доброе, несколько утомлен­ное лицо, стеснительная, неторопливая улыбка – он еще тогда, – в артди­визионе, отметил про себя, как хорошо и озаренно улыбался Семен Алексее­вич. Но Юру отпугивал его матросский бушлат, лихо сломленная посередине фуражка и висящий на длинном ремне маузер в деревянной кобуре.

– Скажите, а вы и взаправду чекист? – решился задать Юра давно инте­ресовавший его вопрос.

Семен Алексеевич повеселел: ему все больше нравился этот мальчишка, с которым так часто, так упорно сводила судьба.

– Что, слово страшное? Или форма тебя смущает? Так это отчего. Был, понимаешь, моряком, а теперь вот пришлось… – Голос у него слегка пост­рожал, и на лице еще резче выступили скулы. – Только какой я чекист. До чекиста мне еще во-она сколько плыть! Однако же кому-то и этим надо…

Красильников вытащил кисет, несколько раз встряхнул его в руке, чтобы табак сильнее перемешался, свернул цигарку и всласть затянулся горьким дымом отстоявшегося самосада. Когда он снова начал оборванный разговор, голос у него потеплел, стал каким-то свойским и обстоятельным:

– Двое детишек у меня в Евпатории остались, один – вроде тебя, четыр­надцать годков ему, а второй и вовсе салажонок…

– Как это – «салажонок»? – спросил Юра, ему нравилось, что их разго­вор идет неторопливо, по душам.

– Ну совсем пацан еще: семь годков… Н-да! Вот видишь, какой я че­кист! – досадно крякнул Красильников. – Мне бы помалкивать про Евпато­рию-то. Она пока у ваших, у белых… Эх!

– А за что вы Загладина арестовали? – вспомнил Юра свое недавнее пот­рясение, с которого, как показалось ему, все в доме Сперанских измени­лось, пошло кувырком.

– Э-э, да ты и его знал? Ну и компанию ты себе подобрал, однако! – сокрушенно покачал головой Красильников.

– Я видел, как вы его там, на базаре… возле телеги с оружием…

– На совести у твоего знакомого не только оружие, – цепко вглядываясь в мальчика, сказал чекист. – Когда пожар случился, ты уже в Киеве был?

– Это когда Ломакинские склады горели?.. Да, – ежась от воспоминаний, ответил мальчик.

– Вот он их и поджег, – жестко подытожил Красильников. – Сколько доб­ра сгорело! Люди голодают, осьмушка на брата, а там весь хлеб в огне по­гиб!.. Однако заговорились мы с тобой, а дело стоит. – И его шаги тороп­ливо простучали по лестнице, затем, то удаляясь, то приближаясь, зазву­чал его распоряжающийся голос.

…Обыск в квартире Сперанского ничего не дал. Когда чекисты вошли в переднюю, уже одетый Сперанский бодрым голосом попытался пошутить:

– Я так понимаю, мне уже можно раздеться?

– Нет, почему же! Сейчас поедем! – не приняв шутки, бесстрастно отве­тил Красильников и отошел. Воспользовавшись этим, Викентий Павлович ук­радкой дотронулся до плеча Юры и попытался что-то втолковать ему взгля­дом. Но не успел. Красильников вернулся, приказал Сперанскому: – Прохо­дите!

Викентий Павлович, держась одной рукой за конец шарфа, которым за­чем-то укутал шею, скорбно склонился к своей жене:

– Ты не волнуйся, Ксения. Надеюсь, товарищи теперь все поняли, и ме­ня, видимо, сразу же отпустят. Но очень тебя прошу… ты пойми… – и он снова выразительно взглянул на жену, Красильников опять обратил внимание на эту фразу, нахмурился, обернулся к Юре и Ксении Аристарховне.

– Вы тоже поедете с нами! – отчужденно сказал он, налитый весь ка­кой-то ледяной и властной силой.

На стареньком автомобиле, который волочил за собой пласты густого ды­ма, они поехали в Чека. По дороге Викентий Павлович еще несколько раз пытался подать Юре какие-то знаки, но Юра каждый раз отворачивался, де­лая вид, что внимательно рассматривает случайно взятую с собой книгу «Граф Монте-Кристо».

…Фролов дружелюбно встретил мальчика, кивнул ему, даже подал большую и гостеприимную ладонь.