Страница 48 из 144
– Я их потом нашел, на привозе. Они стояли возле телеги с сеном. И он сказал: «Сбрасывай сено… покупатель!»
– Кто сказал? – Взметнулись брови у Викентия Павловича.
– Ну, сам Семен Алексеевич! – стараясь не сбиваться и обо всем рассказывать толково, объяснил Юра. – Сено сбросили, а там столько оружия!.. А потом пришли еще какие-то, наверное тоже чекисты, и увели Загладина.
– А оружие? – нашел в себе последние силы спросить сраженный этим известием Сперанский.
– Увезли, наверное, в Чека, – спокойно сказал Юра, удивляясь тому, как быстро впал в панику этот с виду большой и сильный человек.
– «Не знаю»! «Наверное»! «Кажется»! – прокричал на какой-то визгливой ноте Сперанский, нервно расхаживая взад и вперед по комнате. Затем торопливо вышел в коридор, стал одеваться. Но, продев в пиджак руку, остановился, словно пораженный какой-то тревожной мыслью. И вдруг стал беспомощно рвать руку из пиджака. Пронесся мимо Юры в свой кабинет и вскоре снова выскочил оттуда с Юриной курточкой в руках.
– Надевай курточку! Ну, быстрее надевай и сходи к Бинскому! – выдохнул изнеможенно Сперанский.
– Что сказать, Викентий Павлович? – с готовностью вскочил Юра.
– Нет-нет, не надо! Никуда не ходи! – замахал на него руками Сперанский.
И, ошеломленный собственной беспомощностью, он обессилено опустился на диван, закрыл глаза ладонью и, качаясь из стороны в сторону, долго сидел так, не проронив ни слова.
Вдруг снова вскочил с места, забегал по комнате:
– Да-да! К Бинскому не нужно! Пойдешь к Прохорову в Дарницу. Помнишь, ты ходил к Прохорову?
– Песчаная, пять?
– Вот-вот! Скажешь, дядя прислал за маслом. Да, за маслом и еще за перловой крупой. Только, пожалуйста, живее, бегом!.. Надевай курточку!
– Можно, я без курточки, Викентий Павлович! На улице жарко! – неожиданно уперся Юра.
– Тебя, болвана, не спрашивают, жарко или нет! Одевайся! – исступленным шепотом прошипел Сперанский.
– Что за тон, Викентий?! – возмущенно сказала вошедшая в комнату Ксения Аристарховна. – Право же, подобным тоном…
– Мне сейчас не до церемоний, дорогая! – резко обернулся к жене Сперанский, и на щеках его вспухли два возмущенных румянчика. – Ах, тон вам, видите ли, не нравится? Львовская порода! Чистоплюи! Дон-Кихоты!..
– И, яростно обернувшись к Юре, закричал: – Слышишь, ты? Одевайся!
Викентий Павлович стал со злостью натягивать на Юру курточку, неловко заламывая ему руку. Юра решительно отстранился, обернулся к Сперанскому и тихо, но твердо отчеканил:
– Никуда я не пойду! Ни в курточке, ни без курточки! Вы дадите мне адрес папы, и я уеду к нему! Сегодня же! Они долго так стояли, с нескрываемой ненавистью глядя друг на друга.
Первым очнулся Сперанский и совсем другим тоном, ласковым, жалобным, сказал:
– Я тебя прошу… умоляю! Да-да, умоляю! Это крайне необходимо… если ты не желаешь несчастья мне и Ксении Аристарховне! – И с уничижительной, просительной улыбкой протянул к Юре руку с курточкой.
Юра медленно оделся, не глядя на Сперанского, неторопливо вышел из дому.
Путь в Дарницу был не близкий. Надо было спуститься на набережную и по Цепному мосту перейти через Днепр.
Дарница напоминала деревню, столько было на ее улицах травы и соломенных крыш. Она была сплошь застроена деревянными хатами и дачными домиками. Жизнь здесь текла тихо и дремотно. Тощие дворовые собаки грелись на солнце, лежа прямо на середине пыльных улочек.
К поселку примыкала лесопилка с ржавыми подъездными путями. На поросших высокой травой запасных путях покоилось огромное кладбище неремонтируемых вагонеток, вагонов и паровозов. Многие были без колес, иные лежали на боку.
Обойдя это кладбище, Юра вышел на узкий деревянный тротуар. За старинной часовней отыскал знакомый невзрачный домик, толкнул косо зависшую на петлях калитку. Вошел в небольшой запущенный двор, посредине которого стоял колодец со сгнившим срубом, а дальше – в самой глубине – виднелся полузавалившийся сарай. Некрашеные ставни окон дома были наглухо закрыты. Создавалось впечатление, что дом брошен, что в нем давно никто не живет.
Поднявшись на крыльцо, Юра постучал.
– Заходи! – ответили ему тотчас.
В почти пустой, оклеенной узорчатыми обоями прихожей Юра разглядел невысокого полного человека с гладкой, до блеска выбритой головой. Это и был Прохоров. Он выжидательно смотрел на Юру.
– Викентий Павлович послал за маслом и крупой! – тяжело дыша, сказал Юра.
– За маслом? И за крупой? – переспросил Прохоров и поспешно провел Юру в комнату, сухо сказал: – Раздевайся!
Скрипнула дверь, и в комнату вошел Бинский.
– А, кадет! – сказал он, ничуть не удивившись появлению Доры.
– Он пришел за крупой! – многозначительно сказал Прохоров Бинскому и добавил: – И за маслом тоже!
Словно тень набежала на холодные глаза Бинского, он тревожно взглянул на Прохорова, краешки его плотно сжатого рта опустились.
Юра привычно снял курточку, повесил ее на спинку стула и беспечно отвел глаза в сторону, как бы давая понять, что он все понимает. Они оба одновременно положили руки на курточку, и так же разом отдернули их. Переглянулись. И Бинский все тем же скрипучим голосом привычно сказал:
– Вот что, кадет! Ты пока погуляй во дворе. Ну, пока мы все приготовим!
Юра пожал плечами и вышел во двор. Добрел до сарайчика, возле которого среди густых кустов бузины стояла полендвица дров. Полусгнившая дверь сарая была приоткрыта, и Юра заглянул туда. С шумом выпорхнула стайка воробьев, которая пригнездилась в сарае среди штабелей полуразбитых ящиков, пустых рассохшихся бочек и боченков. Он еще немного послонялся по двору, но, не найдя ничего примечательного, присел На корягу возле поленницы. Пригревало отходящее к закату солнце, от поленницы тянуло прельцой, шелестела листьями бузина. И Юре вдруг показалось, что он на берегу пруда, сейчас послышится мамин голос, он откроет глаза и увидит на тропинке ее и отца – рядом, вместе…
– Но, открыв глаза, Юра увидел, как к крыльцу торопливо прошел оборванный человек, постучал в дверь. К нему вышел Бинский. Они о чем-то коротко поговорили, и незнакомец так же торопливо ушел. А Бинский исчез в доме и вскоре появился во дворе, держа в руках завернутый в тряпье какой-то длинный предмет. На ходу он сказал Юре: