Страница 109 из 144
Юра вздрогнул и обернулся на стоявших поодаль солдат Он увидел разные лица – озлобленные, покорные, гневные и умиренные. Но было и нечто общее-печать страшной усталости, которая лежала на их лицах.
А поручик, сжимая в левой руке перчатки, а правую продолжая держать на отлете, словно пытаясь еще раз поприветсвовать капитана, истерически продолжал:
– А теперь и вовсе уже начинают забывать, что такое дисциплина… офицеров не хотят признавать!..
Кольцов брезгливо усмехнулся:
– Так вы ее мордобоем хотите поддерживать?..
– А хотя бы и так! – скривил губы поручик и продолжал, настаивая на своем: – До чего доводит либерализм, мы уже собственными глазами видим… Пожинаем урожай, господин капитан…
Кольцов не стал слушать. Он пренебрежительно отвернулся, приказал шоферу:
– Возвращайтесь в штаб. Мы пойдем пешком!..
Звеня шпорами, Кольцов шел по улице. Рядом шагал Юра, исподтишка наблюдая за своим наставником. Наконец он решился, спросил:
– Павел Андреевич, а у вас тоже мужики разграбили имение?
– Не знаю. Давно в тех краях не был, – сухо ответил Кольцов.
И снова они шли молча сквозь многоголосую толпу. Что-то у мальчишки-газетчики. Миловидные девушки гремели содержимым металлических кружек с надписью: «В пользу раненых». Каждому, кто опускал в кружку деньги, они с улыбкой вручали цветы.
– Павел Андреевич, а когда мы начнем?
Кольцов не понял.
– Что?
– Ну, обучать меня стрельбе из нагана?
– А-а… Как-нибудь… вот буду посвободнее… – рассеянно ответил Кольцов.
– Нет! Сегодня!.. Сегодня же, Павел Андреевич… Ладно? – Юра, чувствовал подавленное настроение Кольцова и считал, что и ему тоже нужно отвлечься.
– Ну что ж… – согласился Кольцов. Он уважал в людях упорство и целеустремленность. И еще подумал: «Интересно, для чего ему нужно оружие? Просто так, из мальчишеского тщеславия, или же задумал что-то?.. Надо будет спросить. И возможно, даже вмешаться…»
Они свернули на другую улицу, прошли мимо гостиницы и по каменным ступенькам спустились к пустырю, где в приземистом деревянном бараке размещался офицерский тир.
Одноногий солдат, обслуживающий тир, обрадовался посетителям: работы у него было немного и он откровенно скучал, и торопливо выложил на стойку несколько духовых ружей, пистолеты.
– Мы попробуем своим оружием, – сказал Кольцов и, вынув из кобуры небольшой бельгийский браунинг, показал, как с ним обращаться, и после этого передал Юре:
– Ну, давай!
Сухо прозвучали под сводами барака выстрелы. Один, второй… Однако пестро раскрашенные, похожие на матрешек фигурки, уставленные на дальнем барьере, не падали.
– Плохо целишься, – недовольно бросил Кольцов.
– Вы, барчук, сквозь прорезь на мушечку, а с мушечки на куколку глядите. И будет в аккурат, – поучал Юру одноногий солдат.
Юра снова прицелился, удерживая дыхание. Потом передохнул и опять начал все сначала.
Выстрел отбросил руку вверх. А фигурок на барьере было столько же, сколько до выстрела.
– Наверное, мушка сбита, – оправдывался Юра.
– Наверное, – лукаво согласился Кольцов и взял в руки пистолет.
Один за другим прозвучали пять выстрелов. Стрелял Кольцов в обычной своей манере навскидку. Впечатление было такое, что он вовсе не целится. А фигурки слетали с барьера одна за другой, точно их сдувало ветром.
Равнодушный солдат, повидавший на своем веку всякое, и тот удивленно замер.
Исчезла последняя фигурка.
– Браво, капитан! – послышался сзади голос.
Кольцов оглянулся. В дверях стоял ротмистр Волин, одна рука за спиной, другая – за ремнем портупеи.
– Я думал, вы только пулеметом отлично владеете, – сказал он, напоминая об их побеге от ангеловцев.
– Я, ротмистр, был полевым офицером. А там иной раз от владения пистолетом зависела жизнь, – довольно сухо ответил Кольцов.
– У нас в контрразведке, капитан, тоже. – Волин вынул свой пистолет, поиграл им в руке. – Пари?
– Принимаю, – согласился Кольцов.
– На что? Может быть, на коньяк? – прищурился ротмистр.
– Согласен.
Солдат установил новые фигурки. Волин нетерпеливо махнул ему: отойди! Стал целиться. Но выстрелить не успел. На плечо ротмистра легла чья-то рука.
Волин недовольно обернулся: сзади стоял Щукин.
– Покажите пистолет, ротмистр. – Начальник контрразведки как-то странно смотрел на растерявшегося Волина.
– «Смит-Вессон», – упавшим голосом зачем-то объяснил Щукину Волин, передавая пистолет.
Щукин с подчеркнутым спокойствием опустил пистолет Волина себе в карман.
– Что все это значит, господин полковник? – скорее изумленно, чем испуганно, спросил Волин.
Щукин ледяным взглядом посмотрел на него и, с трудом совладев с подступившим гневом, ответил:
– Не задавайте глупых вопросов, Волин, или как вас там еще! Вы арестованы!
– Не понимаю… Объясните мне, наконец… Это… это черт знает что!
– растерянно возмущался ротмистр, и тонкая, голубенькая жилка у него на шее нервно запульсировала.
Но Щукин не слушал, он громко приказал:
– Взять его!..
В тир вошли два унтер-офицера с винтовками и встали как вкопанные по бокам Волина. Ротмистр несколько раз нервно дернул щекой и сник. По знаку начальника контрразведки его вывели из тира.
Забившись в темный угол, Юра испуганно наблюдал за всем происходящим.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Громко ударил колокол, возвещая о прибытии поезда. Зашевелился сводный духовой оркестр, ярко начищенные трубы музыкантов празднично сверкнули на солнце.
Замер строй почетного караула. Офицерская полурота корниловцев в новых, хорошо сшитых мундирах, с шевронами на рукавах, казалось, не дышала.
Стихли разговоры мужчин и щебетания дам в депутации почетных горожан. Живописной толпой они стояли под перевитой зеленью аркой вокзала. Впереди всех иконописно выделялся в шелковой рясе, с золотым крестом харьковский архиерей Харлампий, рядом с ним о чем-то шептались два богатейших человека Украины и России – Бобринский и Рябушинский. Вытянулся и так застыл градоначальник Щетинин.
Поезд медленно подходил к перрону. Ковалевский отделился от свиты и встал на краю ковровой дорожки. Он заранее подготовил слова обращения к высоким гостям и собирался сказать, что он счастлив приветствовать в лице генералов великие державы, не оставившие Россию в тяжкий час испытаний. Но когда, шагнув навстречу выходившим из вагона бригадному генералу Бриксу и генералу Журуа, увидел на их лицах одинаковое снисходительно-рассеянное выражение уже привыкших к обязательным почестям людей, вся напыщенность и банальность приготовленной фразы покоробила его, и Ковалевский с неожиданной для самого себя сухостью сказал по-английски: