До свидания, мальчики !

Я стоял перед зеркальной дверкой шкафа. В ванной комнате лилась вода. За стеной стрекотала швейная машина. Сначала я только прислушивался. Потом стал разглядывать себя в зеркало. Ничего. Парень как парень. Я едва уловимым движением напрягал мускулы и заставлял мелко и часто вздрагивать их. Я увлекся и не заметил, как в комнату вернулась Инка. Я увидел ее в зеркале. Инка подошла и встала против меня, загородив зеркало спиной.

- Ну-ка, еще так сделай, - сказала она и ткнула указательным пальцем в мою грудь.

Я заставил вздрагивать мускул, а она сосредоточенно тыкала в него поочередно каждым пальцем.

- Володя, хочешь, я куплю тебе новую рубаху? - Инка снизу засматривала мне в лицо. - Хочешь? Я накопила деньги. Правда-правда. Хочешь?

Когда Инка на меня так смотрела, я знал: она что-то натворила. Но сейчас мне было не до этого; я думал, что должен во что бы то ни стало поцеловать Инку. Надо было для этого просто нагнуться. Но я, как дурак, смотрел Инке в глаза и поэтому нагнуться не мог. Мне все время казалось, что она догадывается о том, что я хочу сделать.

- Знаешь, какую я тебе куплю рубаху? Голубую. Я ее давно приглядела. Сейчас пойдем, и я куплю. Обидно, что у тебя нет ни одной шелковой рубахи. А вечером ты ее наденешь в курзал.

Мне было приятно, что Инка обо мне заботится. И ничего против голубой шелковой рубашки я не имел... Но разговор о рубашке мешал мне поцеловать Инку.

- Зачем мне две новые рубахи? - сказал я. - Через месяц все равно надену военную форму.

По коридору прошла Инкина мама.

- Инна!

Еще до того, как она ее позвала. Инка выскочила в коридор. По голосу Инкиной мамы я понял: что-то произошло, и стал прислушиваться.

- Что ты наделала? - спросила Инкина мама.

- Ничего особенного, просто постирала рубаху.

- Горе мое, кто же стирает такие вещи в горячей воде? Надо было простирнуть в холодной с солью.

Я очень хорошо представлял, как Инка и ее мама стоят друг против друга и разговаривают. Когда Инкина мама привела Инку записывать в школу, я подумал, что они сестры. И не только я - все так подумали. Инкиной маме было тридцать пять лет. Больше всего я боялся того времени, когда Инкина красота поблекнет от старости. Поэтому я любил смотреть на Инкину маму и при этом думал, что по крайней мере еще девятнадцать лет Инка будет такая же красивая. Это примиряло меня с жизнью. Конечно, девятнадцать лет не вечность, но все же больше, чем я к тому времени прожил. И еще я думал, что Инкина мама, а значит, и Инка останутся красивыми до сорока лет. Почему до сорока? Этот возраст я считал пределом, когда еще не стыдно думать и говорить о любви.

- Горе мое, ты же ничего не умеешь! - говорила в ванной комнате Инкина мама.

- Я учусь, - ответила Инка. - Надо же мне когда-нибудь научиться стирать рубахи. И говори, пожалуйста, тише: Володя услышит.

- Если бы только услышал!

- Я ему куплю новую рубаху.

Что сделала Инка с моей новой рубашкой? Это для меня было далеко не безразлично. Я так отчетливо видел себя в новых туфлях и новой рубашке, что представить себя без нее просто не мог. Но когда Инка вернулась в комнату, я придал своему лицу выражение полного безразличия. Во всяком случае мне казалось, что я придал.

- Ты слышал?

- Конечно.

Я сидел на стуле и улыбался. Инка подозрительно на меня смотрела.

- Правда, не обижаешься? - спросила она.

- Нет.

- Правда, не обижаешься?

- Нет.

Инка стояла, прислонясь боком к столу, и смотрела на меня.

- Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделала, чтобы ты не обижался? Скажи.

- Я не обижаюсь.

Я взял Инку за руку. Инка сама подошла ко мне: ее я не тянул. Нагнулась она тоже сама. Я ее поцеловал. Но оттого, что в комнате было светло и каждую секунду мог кто-нибудь войти, того, что вчера, я не почувствовал. Вернее, почувствовал, но не так сильно. Инка засмеялась. И у меня сразу пропала охота целоваться.

- Ты чего смеешься?

- Так. Я давно знала, что ты хочешь меня поцеловать. Я сама могла, но хотела, чтобы ты. Когда ты захочешь еще меня поцеловать, не надо на меня смотреть и говорить тоже не надо. Просто поцелуй, и все.

- Нечего меня учить. Я сам все знаю, - сказал я. - А девочкам передай: никуда мы сегодня не пойдем. Денег нет. Понимаешь, нет денег. - Я давно отпустил Инкину руку, но Инка не отходила. Она положила руки на мои голые плечи.

- Володя, вы их пропили, - Инка снова обрадовалась. Ее всегда радовали всякие нарушения общепринятых правил. А как отнесется к этому Женя, представить было трудно.

- Ты очень догадлива, - сказал я. - Девочкам передай: в курзал пойдем завтра.

- А где мы завтра возьмем деньги? Свои я не дам. На свои деньги я куплю тебе рубаху.

- Никто у тебя денег не просит. И вообще...

Что "вообще" - я не знал. Просто у меня сорвалось это слово, а что говорить дальше, я не придумал. Я поцеловал Инку в губы. Она больше не смеялась. А я больше не злился на Инку. Я даже представить не мог, что за минуту до этого на нее злился. И я больше не боялся, что в комнату кто-то войдет. Я даже хотел, чтобы в комнату вошла Инкина мама. Тогда бы я сказал ей: "Я люблю Инку и совершенно неважно, что мне всего восемнадцать лет, потому что я буду ее любить всю жизнь, до самой могилы".

Я обедал у Инки. За столом Женя издевалась над моей рубашкой. Белые полоски на ней затекли розовой краской, а в дополнение к разноцветным клеткам появились неопределенного цвета пятна.

- В Бразилии это было бы модно, - острила Женя.

- Наплевать, рубаха-то все равно новая, - отвечал я. Конечно, я мог бы ответить похлестче. Но мне не хотелось. Я не хотел терять ощущения взрослости и портить себе настроение. Я только поглядывал на Инку и в ответ встречал ее сияющий взгляд.

Инкина мама сказала:

- Господи, какие дураки!

Я лишь улыбнулся, как показалось мне - многозначительно и чуть небрежно. Перед уходом я сказал:

- Между прочим, с платьями можете не спешить. Подробности у Инки.

У Жени вытянулось и без того продолговатое лицо, но я уже вышел из комнаты. Я был доволен: во-первых, я сдержал слово и объявил девочкам о том, что мы не идем в курзал, а во-вторых, избежал при этом истерики.

Закрывая за мной дверь. Инка просунула наружу руку и пошевелила в воздухе пальцами. Этого она могла не делать: я терпеть не мог легкомысленных жестов. Я сбежал на лестничную площадку, подпрыгнул и сел на перила. Я скользнул вниз, соскочил на повороте и пошел по лестнице как нормальный человек.