До свидания, мальчики !

Я не знаю, в чем моя вина. Очевидно, в том, что я человек и поэтому отвечаю перед своей совестью за все подлости и преступления, совершаемые на земле.

2

Мы вошли в парикмахерскую не так, как бы нам хотелось. Внешне мы держались довольно нахально, но чувствовали себя не очень уверенно: мы боялись, хватит ли у нас денег, чтобы расплатиться. Сколько стоит побриться, мы не имели понятия. А потом сам Тартаковский был для нас в некотором роде загадкой, и мы не знали, как к нему относиться. Тартаковский приехал в наш город из Одессы, а в Одессу он попал из Голты вместе с бригадой Котовского. Просто не верилось, что этот старый человек, толстый и лысый, скакал на коне и брил самого Котовского. Но не поверить было нельзя: в парикмахерской на самом видном месте висела "Почетная грамота", выданная красному кавалеристу Рувиму Наумовичу Тартаковскому, проявившему мужество и высокую революционную сознательность в борьбе с сыпным тифом. За эту грамоту, подписанную Котовским, мы готовы были любить и уважать Тартаковского. Но, к сожалению, Тартаковский при всех своих революционных заслугах был позорной отрыжкой нэпа. Парикмахерская, в которой он работал, была лучшей в городе и принадлежала лично Тартаковскому. Финотдел облагал его налогом, который каждый год увеличивали. Но на Тартаковского это не действовало. Когда ему предлагали войти в артель, он неизменно отвечал:

- Чуточку подожду.

Все это было нам известно, как бывает известна биография каждого сколько-нибудь заметного жителя в небольшом городе.

Вот такой был Тартаковский, и к нему в парикмахерскую мы вошли. Тартаковский сидел у круглого столика, заваленного журналами, и читал "Курортник". Мы переглянулись, а Тартаковский снял золотое пенсне и надел рабочие очки в черной оправе. Газету он положил на столик портретами вверх.

- Прошу, - сказал он и положил руки на кресло.

Мы заранее условились, что первым будет бриться Витька. На него одного денег должно было хватить, а тем временем Сашка сбегает домой и выпросит у матери еще денег.

- Что будем делать, что? - спросил Тартаковский.

- Бриться, - басом ответил Витька. Откуда у него появился бас? Наверно, от волнения.

- А я думаю, мы сначала пострижемся. Я вам сделаю такой полубокс родная мама не узнает.

В зеркало я увидел Витькин мгновенно затосковавший глаз.

- Можно полубокс, - сказал я.

Сашка исчез. Тартаковский, прищурясь, разглядывал Витьку в зеркало.

- Я понимаю, черная повязка вам очень идет, но ее придется снять, сказал он.

Потом окутал Витьку белой простыней и поднял вверх руку с машинкой прежде, чем опустил ее на Витькин затылок.

- Будущие лейтенанты. Ну-ну... - сказал Тартаковский, и машинка застрекотала в его руке.

- Вам не нравится? - спросил я.

- Почему? Я просто думаю, почему лейтенанты, а не поручики.

- В Красной Армии введено звание "лейтенант".

- Вот это как раз меня интересует. Почему лейтенант, а не поручик? Насколько мне помнится, в царской армии были поручики, а не лейтенанты.

- При чем тут царская армия?

- Ни при чем? Ну-ну... Что же тогда "при чем"?

Тартаковский выстриг Витькин затылок и теперь щелкал ножницами. Я сидел у столика, листал журнал "Красная новь" и тихо злился.

- Так скажите мне, зачем надо было стрелять полковников в семнадцатом году? - Тартаковский снял с Витьки простыню и щеточкой смахнул с шеи волосы.

Потом он ушел за занавеску, чтобы приготовить бритвенный прибор. Он делал все медленно и обстоятельно, а мне казалось, что работает он очень быстро и Сашка не успеет вернуться. Витька разглядывал себя в зеркало и улыбался. У него на затылке молочно розовела незагоревшая кожа. Опухоль спала, и голубой глаз блестел, окруженный густой синевой. Витька мог улыбаться: четыре рубля на одного - сумма вполне достаточная. А я предвидел возможные неприятности, и это мешало мне поговорить с Тартаковским начистоту. Витьку я почти ненавидел за его блаженную улыбку. Как это я раньше не замечал, что уши у него большие и оттопыренные?

Я не знаю, как Тартаковский истолковывал мое молчание. Он вышел из-за занавески с прибором в руках и принялся намыливать Витьке лицо. Тартаковский тоже молчал и смешно двигал губами. Тогда я вдруг подумал, что, если не буду отвлекать его разговорами, он побреет Витьку еще быстрее.

- Воинские звания введены для укрепления в армии дисциплины. Воинское звание подчеркивает, что служба в армии становится пожизненной военной профессией, - сказал я.

Но теперь Тартаковский не желал разговаривать. Он брил Витьку и шевелил губами.

- Массаж будем делать? - спросил он.

Витька смотрел на меня в зеркало испуганными глазами.

- Обязательно, - быстро сказал я. Может быть, даже слишком быстро.

Массаж не помог. Когда я садился в кресло, Сашки еще не было. А вдруг мать не дает ему денег? Меня пот прошиб. За Витьку надо было уплатить два пятьдесят. Я держал руку в кармане и сжимал в потном кулаке скомканные бумажки. А Витька уселся за столик, закинул ногу на ногу и листал журнал. Его ничего не касалось. Он привык: раз я что-то делаю, значит, я знаю, что делаю. Я был сам виноват: так приучил.

Я не помню, как Тартаковский меня постриг. Он ушел за занавеску приготовить прибор, а я шепотом сказал Витьке:

- Беги за Сашкой.

Витьку как будто ударили по голове. Он сидел и смотрел на меня.

- Беги за Сашкой...

- Куда это делся ваш приятель? - спросил Тартаковский, когда вышел из-за занавески.

- Покурить вышел. - Я смотрел в зеркало на Тартаковского и пытался понять, догадывается ли он, что у меня нет денег?

Напрасный труд. По лицу Тартаковского невозможно было ничего узнать. Тартаковский взбивал в алюминиевой чашечке мыльную иену и жевал губами.

- Совсем как в старом анекдоте, - сказал Тартаковский. - Офицеры говорили: учись, учись - студентом будешь. А студенты, так те отвечали: не будешь учиться - офицером будешь. Так я вас спрашиваю: зачем это вам понадобилось быть офицерами?

- Во-первых, в Красной Армии не офицеры, а командиры. А во-вторых, вы не понимаете азбучных истин.

- Я не понимаю. Ну-ну. А может быть, я хочу узнать, понимаете ли вы? Такого вам в голову не приходило?