До свидания, мальчики !

На набережной было сравнительно светло, но от фонарей уже расходились бледные лучи. Инка спросила:

- Хочешь, чтобы я была врачом?

- Ты об этом подумала, когда мы стояли возле Жениного дома?

- Да. А как ты догадался?

Я сам не знал. Это произошло как-то само собой. У меня так иногда бывало, когда я вдруг обо всем догадывался.

- Тебе было очень одиноко, когда ты смотрела на тополя. Правда?

- Правда! А как ты догадался?

- Я подумал, что после нашего отъезда ты останешься совсем одна. А об остальном я догадался только сейчас.

- Так ты хочешь, чтобы я была врачом?

- Я-то хочу. Но ведь тебе трудно дается химия и зоология.

- Вы считаете меня дурой какой-то. А я совсем не дура. Я же очень способная. Ты сам говорил, что я способная.

- Способная. Но у тебя в голове ветер.

- Совсем не ветер. Мне просто скучно. Сколько раз я говорила себе: все, начинаю заниматься! Но потом мне становилось скучно. Разве я виновата, что мне делается скучно? Ведь я сама не хочу, чтобы было скучно.

Мы не заметили, что кончилась набережная, и теперь шли по улице Сталина. Это была центральная улица города. Раньше она называлась Симферопольской, потому что от нее начиналось Симферопольское шоссе. Переименовали ее недавно, и по этому случаю в городе был митинг. Но еще долго улицу называли по-старому - не привыкли.

Было темно. Ветви акаций касались крыш домов и закрывали небо. На углах горели фонари, но свет от них с трудом пробивался сквозь густую листву. По мостовой изредка проезжали освещенные трамваи. Тогда сразу становилось видно, как много на улице людей. Но люди нам не мешали. Наоборот, оттого, что в темноте рядом с нами разговаривали и смеялись люди, мы чувствовали себя свободней.

- Инка, почему ты меня любишь?

Как только я это спросил, я тут же оглох от гула в ушах.

- Я не знаю. А ты почему?

Я тоже не знал. Этого, наверно, никто не знает. Но я хотел знать.

- Ты такая красивая, а я тебя все время ругаю...

- Правда, красивая? - Я почувствовал тепло Инкиной щеки у себя на плече.

- Очень красивая. На бульваре все на тебя оглядывались.

- Я знаю...

- Откуда? Ты же не смотрела по сторонам.

- Я только притворяюсь, что не смотрю. На самом деле я все замечаю. У меня, наверно, глаза так устроены: я смотрю перед собой, а все замечаю, Кто как одет, и как выглядит, и как на меня смотрит.

Я положил ладонь на Инкины пальцы: она по-прежнему сжимала мой локоть. Так мы шли и молчали и уже не знали, сколько времени шли. Я убирал руку, только когда мы проходили под фонарем, а потом снова брал Инкины пальцы, и они были такие нежные и тонкие, что мне становилось больно, когда я их сжимал.

Мы прошли маленький сквер, пересекли площадь. За площадью начинался курорт. Он тянулся до самых Майнаков - соленых рапных озер. Справа в темноте лежал пустырь. На нем уже два года строили городской стадион, но пока поставили только футбольные ворота. Проезжавший трамвай осветил свежевыструганные перекладины. А слева, за низкими заборами из ракушечника, поднимались к звездному небу темные купола санаторных парков.

Мы повернули на Морскую улицу. До Инкиного дома осталось три квартала, и мы пошли медленней. С утра и до вечера улица бывала полна людей: по ней ходили на пляж и в курзал. А сейчас на улице, кроме нас, никого не было. Инка сказала:

- Мужчина интересен своим будущим, а женщина - прошлым. Правда, правда, я в какой-то книге читала. Как ты думаешь, что значит - прошлым?

Я никак не думал. Думать мне совершенно не хотелось. Но я привык отвечать на любой Инкин вопрос. Главное начать, а потом всегда что-нибудь приходило в голову.

- Вот у тебя будущее, - сказала Инка. - Ты добьешься всего, чего захочешь. Ты очень умный и все умеешь. Папа и мама тоже так говорят. Они говорят: ты еще мальчик, но у тебя большое будущее. Значит, ты интересный? А какое у меня прошлое? Никакого.

- Инка, зачем тебе прошлое? У тебя тоже будущее. Сначала бывает только будущее. А потом оно становится прошлым. По-моему, будущее интересней.

Инкины лодочки постукивали об асфальт кожаными подошвами, а моих шагов не было слышно: мои туфли со стертыми каблуками были на резине.

За чугунной решеткой светились окна пятиэтажного дома с тремя подъездами, и над каждым горела лампочка. Свет пробивался на улицу сквозь густую листву деревьев, и чугунная решетка поблескивала.

- Представь себе - это наш дом. Не мой, а наш. Понимаешь? Мы были на концерте и пришли к себе домой... Это же только будущее, правда? А ты говоришь: будущее интересней. Я хочу, чтобы все уже было прошлым, чтобы ты уже кончил училище...

- Ты уже об этом говорила.

- Ну и что же, что говорила. Я могу об этом все время говорить.

На углу под фонарем прошли двое - мужчина и женщина. Инка сказала:

- Совсем забыла. Мама одна дома. "Папа на ночных полетах, а мама одна дома. Ты знаешь, как она не любит быть одна, когда папа на ночных полетах.

Я перебирал Инкины пальцы и молчал. В темноте, приближаясь, легко и гулко постукивали об асфальт женские каблучки и рядом шаркали тяжелые шаги мужчины. Шаги обоих были неторопливы и размеренны.

- Такая ночь создана для любви. Все еще сердитесь? - спросил мужчина.

- Нет. Я просто устала, - ответила женщина.

Они шли вдоль решетки, и на них падали пятна света. Они прошли мимо нас, но мы не могли разглядеть их лица. Через несколько шагов уже никого не было видно. В воздухе стоял запах духов.

- Вернемся к морю, - сказал мужчина.

- Нет. У моря все кажется таким ничтожным.

Голоса удалялись.

- А я только в море перестаю ощущать свое ничтожество, - сказал мужчина. Слов женщины мы не услышали, а может быть, она и не ответила.

- Это Жестянщик?

- Кажется. Голос, во всяком случае, похож.

- Хочешь, пойдем к морю? Это ничего, что мама одна. Хочешь?

- Нет. - Голос был мой. Но сказал это не я: я не хотел, чтобы Инка уходила.

- Тогда проводи меня до подъезда.

Я толкнул плечом калитку, и она легко открылась. Мы прошли по асфальтовой дорожке между клумб к Инкиному подъезду. Инка держала меня под руку. Если Инкина мама смотрела в окно, она нас уже увидела. Инка тоже об этом подумала.

- Это ничего, - сказала она. Инка свободной рукой открыла дверь и легонько потянула меня за собой. Дверь с гулом захлопнулась. Нас обступила чуткая к звукам тишина пустынных лестниц. Свет сочился со второго этажа, и каменные ступени поблескивали. Инки рядом со мной не было. За лестницей светились ее глаза. Когда она отошла от меня, я не помнил. Инка подняла руки. Не знаю, как я об этом догадался: рук ее я не видел. Горячие и чуть влажные ладони сжали мои уши. К губам прикоснулись Инкины губы. Мне показалось, я падаю. И я бы, наверно, упал. Но сзади была стена, и я стукнулся спиной о трубу водяного отопления.