Страница 14 из 64
Я не был уверен, что Сашка и Витька по достоинству оценили глубину моей мысли.
- Я бы хотел уже ее вспоминать, - сказал Сашка.
А Витька ни на секунду не забывал о своем синяке и поэтому изучал афишу. Его повышенный интерес к ней привлек внимание Сашки. На афише был изображен мужчина во фраке. Волнистые волосы разделял четкий пробор. Огромные красные буквы вещали, что имя этого человека Джон Данкер. А для тех, кто его не знал, чуть пониже сообщалось: "король гавайской гитары".
- Спорю, - сказал Сашка, - настоящая фамилия этого короля Пейсахович, и, прежде чем на него надели корону, он был приказчиком в Киеве у мадам Фишер.
- Откуда ты знаешь про мадам Фишер? - спросил Витька. Наивный человек: больше всего его поражали подробности. Они мешали ему догадаться, что Сашка врет.
- Здравствуйте, - сказал Сашка. - Ты никогда не слышал о мадам Фишер? Ты не знаешь, что у нее был галантерейный магазин на Крещатике? Ну, а о том, что в Киеве есть улица Крещатик, ты знаешь?
- Сашка, перестань, - сказал я. Но остановить Сашку, когда он разойдется, было невозможно.
- Воротнички с фирменной маркой мадам Фишер были известны всему миру. Только такой невежда, как ты, может о них ничего не знать.
Витька смотрел на Сашку и недоверчиво улыбался. Витьку смущали воротнички. Как будто придумать воротнички было труднее, чем саму мадам Фишер.
Мостовую переходил почтальон. Сашка смотрел на его сумку как завороженный.
- Ты видишь? - Сашка хлопнул меня по плечу.
Я, конечно, видел, но сумка почтальона мне ни о чем не говорила.
- Хорошенького секретаря комитета мы терпели два года, - сказал Сашка. - Представляю, как будут выглядеть наши родители, когда завтра утром получат газеты и в них будет написано про нас. За Витькиного отца ничего не могу сказать. Но моя мама этого не выдержит. Витька, представляешь, что будет с твоим отцом?
Витька пока ничего не представлял. У Сашки всегда возникал миллион идей. Но потом оказывалось, из сотни одна заслуживала внимания. Витька смотрел на меня. Я сразу понял, что с газетой Сашка придумал здорово, но не хотел этого сразу показывать.
- Попробовать можно, - сказал я. - Идем к Переверзеву.
Мы перешли через мостовую. Трамвайная остановка почти опустела. Мамы с детьми были уже на пляже. А те, кто приезжал в наш город развлечься, еще спали. Их день кончался незадолго до рассвета, когда закрывались рестораны, остывал пляжный песок и море становилось теплее холодного воздуха. А новый день начинался, когда духота нагретых солнцем домов поднимала их с постели.
Солнце уже грело, но еще не было жарко. Мы шли в теплой и мокрой тени улицы. Маленькие лужи на политых тротуарах блестели, как осколки стекла.
Мы снова почувствовали себя взрослыми, шли неторопливо, хотя хотелось бежать. Когда мы пришли в горком, часы в Алешином кабинете пробили девять. Алеша сам только что пришел и перебирал на столе бумаги.
- Привет, профессора, - сказал он.
Профессорами нас прозвал Павел Баулин. Что он хотел подчеркнуть этим прозвищем, мы не знали и не допытывались. Нас вполне устраивало прямое значение этого слова, а к интонации, с которой оно произносилось, можно было не прислушиваться. Сам Павел с трудом окончил семь классов, пробовал учиться в физкультурном техникуме, но бросил. Он объяснял это тем, что не мог жить без моря.
- Вечером на бюро утвердили ваши рекомендации, - сказал Алеша и подвинул на край стола наши личные дела.
- Алеша, вечером к тебе придет Витькин отец, - сказал я.
- Зачем?
- Вынимать душу...
Алеша поднял со лба пряди длинных прямых волос, они сами по себе рассыпались на голове на две равные половины.
- Сопляки, - сказал он. - Где Аникин?
Я подозвал Алешу к окну. Витька стоял на другой стороне улицы и, конечно, лицом к афише того же Джона Данкера. Этими афишами был обклеен весь город, и я убежден, что в тот день Витька запомнил портрет короля гавайской гитары на всю жизнь.
- Витька! - крикнул я. Он оглянулся. - Посмотри, - сказал я Алеше, любишь громкие слова говорить.
- Аникин! Иди сюда, - позвал Алеша.
Витька покачал головой и отвернулся к афише.
- Не пойдет, - сказал я. - Давай сами решать, как быть.
- Да-а-а, - сказал Алеша и вернулся к столу. - Положение... Главное, уже на бюро утвердили и Колесников одобрил... А что Виктор думает? Какое у него настроение?
- Думает то, что и думал. Решения пока не меняет.
- Тогда все в порядке. - Алеша обеими руками поднял наверх волосы. Пусть Аникин-старший приходит. Я с ним буду разговаривать в кабинете у Колесникова.
- Погоди, Алеша. Ты же знаешь Витькиного отца. Зачем доводить до скандала? Сашка, выкладывай свое предложение.
Сашка сидел на диване и внимательно изучал кончик собственного носа. Я не помнил случая, чтобы Сашку надо было тянуть за язык. Такое с ним случилось впервые.
- Ты слышишь? - сказал я. - Выкладывай свое предложение.
- Алеша, ты нас знаешь, - сказал Сашка. - Люди мы скромные, за славой не гонимся. Но если мама прочтет завтра утром в газете, что ее сын лучший из лучших и без него не может обойтись армия, она успокоится. Положим, не совсем. Но в доме можно будет жить. Это моя мама. А Витькин отец...
Алеше не нужны были подробности. Он был очень сообразительный и все понял. Как только он услышал слово "газета", он начал ходить по комнате и теперь уже стоял у двери.
- Молодцы профессора, - сказал он, не дав Сашке договорить. - Можете считать статью напечатанной. Ждите... Я - наверх.
- Постой, - сказал я. - Ждать нам некогда. Мы пойдем к Витькиному отцу. На всякий случай к пяти часам уйди из горкома. На всякий случай...
На улице было жарко. Я не помнил в конце мая такой жары. Думать на солнце - мало приятного. В голове у меня шумело, а утро только еще начиналось. Сашка сказал:
- Все в порядке. Алеша пробьет. Я всегда говорил: Алеша - голова.
- Витька, - сказал я. - Ты доедешь с нами до Жени. Скажешь девочкам, что мы задерживаемся. Потом приходи на промысел. На глаза отцу не показывайся, пока не позовем. Понял?
- К девочкам не пойду, - сказал Витька.
- Ерунда. Синяки за один день не проходят. Может быть, ты и на экзамен завтра не пойдешь?
8
Витька вышел из трамвая возле Жениного дома, а я и Сашка доехали до тупика Старого города. В короткой тени, падающей от низкой, без окон стены, сидели и стояли люди. Они подняли с земли мешки и корзины и пошли к трамваю. Они казались мне призрачными и невесомыми. Они проходили мимо меня, и я смотрел на них в каком-то странном забытьи. Как я сюда попал? Зачем я здесь? Завтра последний экзамен. Мы давно должны были сидеть в саду у Жени. Вокруг стола, врытого в землю, прохладно. Там тонко пахнет нагретая солнцем сирень. Когда ветер трогает страницы книг, они шуршат. Шуршание их сливается с шелестом листьев. Голос того, кто в это время читает, слышен только нам: он не может заполнить всего пространства.