Артур-полководец

– Прошу прощения, – пробормотал он, – не найдется ли здесь бумаги.., или.., пергамента и чернил?

Мужчина вытаращил глаза, раззявил рот. Потом схватился за живот и дико расхохотался.

– Ну сказанул, Ланселот! – отсмеявшись, прохрипел он и саданул Питера по плечу.

– И правда, сказанул так сказанул, – смущенно проговорил Питер.

«Проклятие! Угораздило меня оказаться в теле безграмотного! И что же теперь делать?»

Ему снова стало дурно при мысли о том, куда же девался настоящий, смещенный присутствием его личности Ланселот. И он снова почувствовал себя бутылкой шампанского, из которой наружу рвется томящееся под давлением вино, стремясь вышибить пробку. Питер скрипнул зубами, сжался, как при крутом вираже во время воздушного боя. Давление изнутри немного ослабло. На миг в голове у него стрельнуло, как это бывает у пилота, очнувшегося после мгновенного обморока. Боль не покидала его.

Артус и Меровий продолжали беседовать. А у Ланселота – ни бумаги, ни чернил.

Оставалось единственное: закрыть глаза и слушать, слушать до боли и запомнить все, что сумеет запомнить. А потом ухитриться записать все, что запомнит, а потом найти кого-нибудь, кто смог бы это перевести. Может быть, Корс Кант.

Питер опустил голову, навострил уши и сделал вид, будто дремлет.

Глава 11

Корс Кант наигрывал на арфе и исполнял меланхоличную версию описания четвертой великой битвы при Каэр Луд-Дуне. Пальцы его легко бегали по струнам, а на сердце было тяжело. Анлодда не осталась, не стала слушать его пение. Наверное, ей надоели его приставания.

«Неужели она не понимает, как сильно я люблю ее?» Наверное, Анлодда этого не понимала. Она не упускала возможности бросить в его адрес грубое слово или посмеяться над ним.

«Проклятие! – думал Корс Кант. – Я знаю, что смешон. А поделать ничего не могу.., но когда ты рядом, Анлодда, мой язык превращается в шершавую ракушку, а ноги заплетаются, как стебли водорослей».

Наконец он допел. Половина гостей нашли себе пары и лежали на скамьях, обмирая в объятиях друг друга. Другая половина пребывала под действием винных паров и гашишного дыма. Некоторые, правда, не попадали ни в ту ни в другую половину – эти громко храпели.

Ланселот уронил голову на грудь. Ниже, ниже.., его олова упала в чашу с фиговым супом. Он захлебнулся бы, если бы мальчишка-раб не подбежал и не вытащил его голову из чаши. Артус и Меровий заговорщицки шептались, разложив на столе карту.

Гвинифра приказала барду сыграть что-нибудь танцевальное. Корс Кант равнодушно заиграл древнюю мелодию западного Эйра. Начало ее было робким, как исток горного ручья, но вскоре ручей стал широким и бурным, как река Кухулин. Дважды – причем один раз, будучи совершенно трезвой – принцесса утверждала, что это ее любимая мелодия.

Она встала, задвигалась в так музыке – платье и сорочка упали к ее ногам. Обнаженная, оставшись только в золоченой сетке, украшенной драгоценными камнями, Гвинифра в танце добралась до середины зала, где пятью столами был очерчен пятиугольник. Она плела причудливую нить танца, и ее движения складывались для Корса Канта в странное заклинание.

«Не Анлодда ли вышила это платье для тебя?» – гадал Корс Кант. Он смотрел на обнаженное блестящее тело Гвинифры, влажное от экстаза и изнеможения. Он отвернулся, не желая, чтобы Анлодда заметила, каков его взгляд. «Я не хочу ее, не хочу ее! – упрямо твердил юный бард, молясь о том, чтобы это было правдой. – Не ее! Я хочу мою единственную огненноволосую богиню, мою дивную вышивальщицу, мою обожаемую Анлодду».

Принцессу окружила небольшая группа горожан и свободных мужчин и женщин. Они сбросили обувь и стали танцевать босиком на деревянном полу. Некоторые, последовав примеру Гвинифры, разделись.

Из-за тучи выглянула половинка луны. Скоро рассвет. Озаренная лунным светом, откуда-то вдруг возникла Анлодда и вошла в круг. Сердце Корса екнуло от тревоги. Увы, Анлодда не стала сбрасывать с себя одежды – только сандалии скинула. На ней была туника Аполлона, или, как она сама ее называла, туника Луга , и длинная юбка, скрывавшая ноги. В свете луны и факелов туника казалась коричнево-белой, хотя на самом деле цвета ее были гораздо ярче.

Сколько недель подряд Корс Кант пытался подойти к Анлодде поближе, но она словно носила непроницаемые доспехи под своими одеждами. Какая-то сила удерживала ее, не позволяла ей подпустить юного барда поближе – может быть, ее вера, а может быть, что-то еще более безумное.

На миг глаза барда заволокло слезами, но он сморгнул слезы. Не сможет Анлодда удерживать неприступную стену вечно. Рано или поздно она должна будет распахнуть ворота.

Корсу Канту страшно хотелось присоединиться к ней в танце. Но танцоры повиновались его музыке, и музыка была львиной долей его добычи – так сказал бы грек Эзоп.

Наконец Гвинифра заметила, что другие танцоры выдохлись. Она стала танцевать еще быстрее, и на каждый удар барда по струнам отвечала двумя поворотами. А потом вдруг замерла, встала на месте, как вкопанная, словно увидела вдруг страшную Горгону. Бард воспользовался этим мгновением, чтобы оборвать игру. Арфа издала последний аккорд, и он повис в тишине. Юноша сжал уставшие пальцы. Танцоры в изнеможении опустились на пол – все, кроме самой принцессы.

А принцесса вернулась к своей скамье, тяжело дыша, но сохранив при этом бодрость и свежесть. Струйки пота сбегали по ее ставшему скользким телу, капельки отражались в жемчужинах и медных пуговках, на которые была застегнута золоченая сеть.

Подошли рабы и умастили принцессу прохладным маслом. Корс Кант не в силах был оторваться от созерцания прекрасной Гвинифры и вдруг заметил, что Анлодда встала на колени и следит за ним. А Корс Кант изо всех сил старался отогнать от себя мысль о том, как ему хочется оказаться на месте мальчика-раба.

Бард положил арфу на колени и мысленно проклял богиню Афродиту, создавшую тело Гвинифры из солнечного света и диких вишен. От принцессы веяло ветром неистовой любви, неслись запахи обезумевших от страсти зверей, резвящихся на тучных полях. Она не сводила глаз с барда.

Он отодвинулся подальше от нее, но ее взгляд не последовал за ним. На самом деле она смотрела сквозь него. Корс Кант оглянулся и увидел, на кого устремлен взгляд принцессы – на одурманенного не то вином, не то дымом Ланселота.

Гвинифра встала, почти не сгибая ног в коленях, обошла стол, ухватила прядь волос сикамбрийца и запрокинула его голову. Затем она страстно поцеловала Ланселота в губы. Тот дернулся, попытался освободиться.

А Гвинифра обвилась вокруг своего любимца, словно флаг вокруг древка в безветрие. Она поглаживала его спину и томно стонала.

Юноша поискал глазами Бедивира. Великан благосклонно наблюдал за обнимающей Ланселота принцессой и улыбался.

«Лицемер!» – подумал бард и крепче прижал к груди арфу.

Гвинифра все теснее прижималась к Ланселоту. Глаза сикамбрийца выпучились.

Корс Кант вскочил, не в силах долее сдерживаться и со всех ног побежал от стола. Споткнулся, упал на колени, нос к носу с Анлоддой.

– Анлодда, – на одном дыхании выговорил Корс Кант, – не будь такой бессердечной, подари мне мгновение своей драгоценной любви.

Анлодда и бровью не повела.

– Не понимаю, при чем тут любовь, – презрительно процедила она. – Если только ты не зовешь совокупление лошадей, свиней и собак любовью, ибо только этого ты и хочешь от меня.

– Анлодда, это не так! Я прошу лишь о жертве, которую ты принесла бы Бахусу, Афродите или Рианнон. Это всего лишь священное подношение, это крест и роза, и от этого процветают поля! Они становятся плодородными!

– Не говоря о вышивальщицах, – фыркнула Анлодда и отвела глаза. Она не желала смотреть на Корса Канта.

Он скрипнул зубами, представляя себе Анлодду одетой в золотистую сетку и вертящуюся в страстном танце.

– Но Анлодда, – прошептал он, – мое желание так.., велико! – Он затаил дыхание, всей душой надеясь на то, что любовный танец принцессы колдовским образом подействовал и на его возлюбленную. – Молю тебя! – шепнул он. – Давай уйдем подальше отсюда, в тихую комнату, и совершим наше жертвоприношение.