Как птица Гаруда

— Я знаю. Я с ним у ваших познакомилась, когда вас разыскивала. Я должна вам передать бумаги от одного человека, от моего дедушки. Это ваш старинный друг.

— А как его фамилия?

— Непрядвин.

Зотов отодвинулся подальше. Тошнотворный холод стал подниматься у него от ног до самого сердца.

— Он умер недавно, месяц назад. В Орше, — сказала она. — Я узнала ваш адрес в справочном бюро.

…Месяц назад Зотов почувствовал освобождение. Он хорошо помнит. И он окончательно решил перебраться сюда. Соседи по столику в доме отдыха спрашивали: что это вы повеселели, Петр Алексеевич? А он и сам не знал почему.

— Дедушка сказал про вас — он от меня освободился, значит, я скоро умру. Тореадор и летучая мышь от него отказались, он и я жили вместе. Деньги они не высылали, но у нас было имущество.

— Подожди меня здесь, я позвоню. Нет, — сказал Зотов. — Пойдешь со мной. Вылезай.

Она вылезла. На ней было белое платье в синий горох. Он взял ее за руку и пошел в коридор звонить.

Когда он взял ее за руку, ее ладошка трепыхнулась, устроилась поудобнее и притихла, как будто уснула, в его руке. Боже мой, вот он, дом сердца моего!

Пока он вел ее по коридору и говорил по телефону, пальцы его окаменели и высохли от неподвижности, как старые корни, будто он держал в руке не ладошку, а сердце.

— Маша, — сказал он в трубку. — Хорошо, что ты еще не уехала. У меня здесь внучка Непрядвина… Ага. Надо поговорить и все обсудить… Он месяц как помер… Как ее зовут? Как тебя зовут?

— Анастасия.

— Слыхала? Настя ее зовут.

— Сейчас приеду, — сказала Мария.

Потом он положил трубку и спросил Анастасию:

— А почему у тебя такая счастливая рожа?

— Я не знаю.

— Что там, в бумагах?

— Не знаю. Дедушка велел передать сверток и письмо. Он сказал, что вы обрадуетесь.

Она достала из-под подушки сверток и письмо. Когда Зотов вскрыл сверток, он не стал читать письмо. В свертке были его тетрадки с 1910-го по 1919 годы. И Зотов опять встретился со своей старой ненавистью, старой любовью и старой магией дедова и отцовского общения с ним. Зотов встретился с собой самим, каким он был в начале века. Он отвернулся и заплакал. Вот так.

Потом он спросил не поворачиваясь:

— Я не понял, кто твои родители?

— Папа тореадор, а мачеха — летучая мышь. Они уехали на гастроли насовсем. Они нас бросили. Официально.

— А ты?

— Я и раньше жила с дедушкой. У нас было имущество, и я стала дедушкина дочь.

— Почему же у тебя такая счастливая рожа?

Она всхлипнула, и это было как дождь при солнце, как грибной дождь и как ее светящиеся волосы.

— Я не знаю, — сказала она. И стала смотреть на него.

— Потому что вы так смотрите, — сказала она.

А как же ему смотреть на этого ребенка, который не знал, кто он, от кого приехал, и не ведал, что творит с ним, с Зотовым.

Боже мой, двадцатый век кончается! А казалось, ему сносу нет.

В письме было написано: «Зотов, сбереги Настю».

Чтобы это прочесть, пришлось отпустить ладошку. Чтобы это прочесть, нужно было прожить жизнь, и все смерти, и его смерть.

Потом начались бытовые хлопоты.

Приехала Мария, и Зотов сошел с ума и вел себя недостойно.

Он понимал, что сошел с ума, но его оправдывала важная причина — Настя свела его с ума, и Зотов с него сошел, торжественно держа ее за руку.

Зотов умел любить, братцы, черт возьми, он ведь умел любить!

Ум ему уже был ни к чему. Он не стал дураком, но ум ему больше был не нужен. Зотов стал огрызающийся пес.

Когда приехала Мария, у них состоялся тихий разговор. А его девочка смотрела в окно и смеялась.

— Надо торопиться все оформить. Официально, — сказала Мария.

— Это кто же будет усыновлять? — прорычал огрызающийся пес.

— Я, Петя, я.

— Ага, — прорычал огрызающийся пес. — Она ко мне приехала, а ты усыновишь?

— Сердцем чую, что так надо. Мне без нее не жить.

— Жить не жить… Мне она самому нужна!.. У меня одни оглоеды… — прогавкал огрызающийся пес. — Я ее на фортепьяно буду учить, рисованию и физике по Хвольсону! Панфилов на гитаре обучит! Книжки ей подарю с рецептами — кухня таджикская, грузинская, Молоховец — советы молодым хозяйкам, последнее издание 18-го года — больше не издавали! У меня стихи Блока есть про любовь! Пушкин юбилейный 37-го года! Фотоаппарат куплю! В балет отдам!

— Петя… — сказала Мария. — Уймись, а?

А девочка смотрела в окно и смеялась. Видно, Непрядвин в ней хотел исцеление найти и продление своей тропы, когда писал письмо: «Зотов, сбереги Настю», — и это его посмертная истина и магия. И ясно, что оставалось делать, удочерять в приемыши, и не дать пропасть роду Непрядвиных, и вернуть к истокам их дороги. К великому Митусе… вы, князья, Всеславовы внуки, крамолами своими наводите поганых на землю русскую, и век человеческий прекращается… проклятие вам вовеки и мечами опозоренными рыть землю на могилы себе… А девочка смотрела в окно и смеялась.

— Опять не ушел, — говорила она.

И волосы ее светились.

Но Зотов хоть и дурак — дураковский, а голова на плечах, этого не отнимешь. Марии деваться некуда.

— Все, Маша, — сказал он. — Выхода нет. В загс пойдем. Будем расписываться.

— Нет, — сказала она с тоской. — Не срами меня.

— Не бойся, — сказал Зотов. — Живи где живешь, и я буду жить где живу, а будем мы ей отцом и матерью. Деваться тебе некуда. А я хочу на тот свет твоим законным мужем пойти и отцом Настеньки. Как это и было в начале начал. Потому что род наш старше непрядвинского. Потому что, когда Адам пахал, а Ева пряла — кто тогда был господином?

Марию провожали на пенсию и всех позвали.

— Ты уже был в поле?

— Был.

— Что тебе понравилось в поле?

— Поле.

Вообще-то Серега еще ни хрена не понимал в биологии, но он знал твердо: корову есть нельзя.

Ее надо кормить и доить, но есть ее нельзя. Она корова. Она смотрит, и у нее изо рта торчит травина.

— Давай поклянемся, — сказал он.

— Давай. А в чем? — спросила Настя.

— Что мы придумаем еду, из-за которой их не надо будет убивать.

— Клянемся, — сказала Настя. — А что мы будем есть? Нужны белки.

— Вообще-то можно делать искусственные белки.

Ясно. Он собирается в химики. Жалко, что умер дед. Он знал Дмитрия Ивановича Менделеева. Но Менделеев тоже умер. Начнем с малого: кто у Зотова есть на химзаводе? Похоже что Дима.

Но он ошибся. У Сереги-второго были более обширные планы.

— Вообще-то есть другой путь, — сказал он уверенно. — Если сделать, чтобы человек вырабатывал хлорофилл, то он сможет питаться прямо от солнца. Как трава.

Она обдумывает эту идею.

— Но тогда люди будут зеленого цвета, — сказала она. — Я не хочу быть зеленого цвета.

— Ничего, — успокоил он. — Если все будут зеленые, будет незаметно. Ходят слухи, что инопланетяне зеленого цвета. Наверно, они догадались.

Так рассуждали зеленые человечки.

Зотов с Марией слышали этот разговор, они сидели в клубе у открытого окна. Мария смотрела, как бегут облака, а он видел, как изо всех пор земли лезет трава.

Когда набился полный зал, поднялся председатель колхоза Яшка Колдун. Он сказал в полной тишине первые слова.

— От нашего качества — качество всей жизни, — сказал Яшка Колдун, председатель колхоза.

И далее в своей речи он начал кричать слова и сопровождать их жестами.

— Когда она уходила на пенсию… — закричал председатель, — она пришла прощаться со стадом!.. Коровы все ревели и плакали!.. С двух войн — вдова без колечка!.. Что тебе подарить, родная? — спросил он ее на этих проводах. — Ты — герой! Бери из колхоза все, что хочешь. Хочешь машину «Волгу»? Бери. Хочешь трактор — трактор подарим… — сказал он с вызовом на собрании — проводах в присутствии областных начальников, стукнул кулаком по столу и заплакал. — Марья, хочешь, трактор подарю? Я хозяин, я! Им не понять! Я уже и забыл, когда я ссуду в банке брал! Этот год был тяжелый, а результаты нас радуют! Радуют нас результаты, и три с половиной миллиона на счету, и колхоз мой от банка независим. Радуют нас результаты? Радуют. Но ты, Марья, сработалась и уходишь на пензию, и все стадо ревет и прощается, — пусть проверят, ревет стадо и прощается; и чемпионка твоя ревет и слезы роняет на белые ведра, но ты сработалась, Марья, и нету у меня для тебя запчастей. Нету! — сказал председатель в присутствии всех людей, местных и областных, и опять ударил кулаком по столу, и отбил руку, и полил на нее водой из графина, а остальную воду выхлестал глотками гулкими, как слезы, в полной тишине. — Марья, что тебе подарить на память от колхоза, который радуется, что ты с нами живешь?… Марья, не угнетай нас молчанием и печалью, а угнетай нас своим разговором, от которого мы радуемся. Марья, возьми сувенир от нас, — хочешь, мы скинемся, и механики соберут тебе на дворе комбайн? Или купим тебе вертолет или золотой графский портсигар с каменьями для мужа, которого у тебя нет, потому что его убили, неженатого, в первую половину любой войны? А может быть, ты хочешь подводную лодку?