Страница 13 из 14
Из кого состояла Вселенная? Моя. По крайней мере, Вселенная этого романа? Из Тони, грандиозного сына, ну и еще нескольких человек. Я не помнил, сколько миллиардов людей населяют Землю. Неужели я хотел придумать способ их изменить, если миллиарднолетняя Вселенная сделала их такими, а не другими. Конечно, нет. Кто я такой, чтобы менять людей, если я слишком люблю тех, которые уже есть. Но я мог повлиять на их повадки. И пустить их энергию в мирных целях.
Пришел сын и сказал:
— Ты мне отдаешь последнюю конфету «Птичье молоко»? Чтобы попить с ней чай? Я с ней никогда не пил чай.
Я говорю:
— Конечно.
— Тогда я у тебя здесь полежу…
Спрашиваю:
— А почему ты на диване не можешь полежать?
Он заявил:
— Здесь уютней.
Я ему говорю:
— Ты знаешь кто?
— Кто? — спросил он.
— Ты молодой нахал.
— Почему? — справедливо спросил он.
— Потому что ты пользуешься своим преимуществом. Ты знаешь, какое у тебя преимущество?
— Какое?
— То, что я люблю тебя. И ты мне не даешь работать.
— А ты скажи волшебное слово, — сказал он.
— А-а-а, пожалуйста. Топай отсюда.
А он мне шепотом сказал:
— Посиди здесь подольше…
И я вспомнил, что он меня предупреждал еще раньше:
— Если ты хочешь, чтобы я тебе не мешал работать, попроси мешать тебе работать. А я сделаю наоборот…
Как же я мог забыть?
Очевидно, все люди делятся на тех, которых просят, а они делают наоборот, и на тех, которые делают, если их о чем-то попросишь. Сын был мужчина. И было похоже, что он сделает наоборот, если его о чем-нибудь попросишь. Я так и сказал. Сын встал и, деланно сгорбясь, ушел, чтобы не мешать мне работать. И я продолжал пересматривать ценности, одновременно вспоминая, а что я смогу предложить сам? Позитивного?
…И тут я вышел на балкон и увидел, что снег грязный, он был покрыт накопившейся копотью и явно таял.
А лично я мог предложить изготовление мясной пищи не из живых существ, умерших естественной смертью, и не из живых существ, специально разводимых и забиваемых на бойнях, а изготавливать мясную пищу из саморазвивающихся клеток, прямо в бочках, как грибы. Не все ли равно, из чего делать «каклеты»?
Еще я мог предложить фактический вечный двигатель, на который в реальной жизни никто не обратил внимание, но его чертеж и идею опубликовали в журнале «Студенческий меридиан». И начали поступать письма. Оказалось, что идея теплового насоса, как его называли, не моя и не нова — и хрен с ней, чья она, лишь был бы он осуществлен. И ссылались на патенты и профессора, который этим занимается.
Еще остались следы индейской цивилизации: кукуруза, картошка и помидоры, — фактически все огородные плоды, и, значит, вставал вопрос о способе приготовления земли, которую теперь пахали чуть ли не танками, потому что основной злак были пшеница и рожь, а огородные культуры индейцами возделывались при помощи заостренной палки. И я уже придумал барабан с длинными шипами, который надо было катить по полю. И полые шипы, заменяя палку, втыкали бы в нетронутую землю зерна огородных культур. Это было кое-что. А остальное должны были сделать другие.
И тут пришла Тоня, окрыленная своим успехом в эстрадной музыке.
— Слушай, — говорит она, — приятель моего мужа, ученый человек, сказал мне, что все персонажи в твоих книжках — выдуманные, и что это ты сам и есть. Это правда?
— Наоборот, — возразил я. — Литература — это правда, высказанная под видом брехни.
— Зачем так? Так сложно? — спросила она.
— А как? Как по-другому с жульем разговаривать? Которое заперлось в магазине на воровство?
— Ваще-то так… — сказала она. — Я вот читала твой роман про Сапожникова. Убедительно.
— Вот это главное, — сказал я.
— Там сказано, что рак можно лечить резонансом…
— Чего-чего? — спросил я.
— Или я неправильно говорю?
— Правильно, — сказал я. — Откуда ты знаешь слова?
— Сегодня все знают все слова.
— Тоже правильно. А на хрена тебе читать книжки?
— Для самообразования, — сказала она. — Я подковываюсь.
— Тоня, — говорю, — а ты способна позволить, чтоб тебя обворовали?
— Если соображу, то неспособна.
— А если оттого, что тебя обворуют, будет спасена куча людей? И дети?
Она посмотрела на моего сына, подумала и сказала:
— Ващё-то это дело другое…
— Вот и я-так думаю, — говорю. — Вообще-то это нестрашно, — говорю. — Даже Америку, и ту украли.
— Как это?
— Ее открыл Колумб, а назвали Америкой по имени Америго Веспуччи.
— Я не знала, — сказала Тоня.
— Ну мало ли… — сказал я.
— А куда ты клонишь?
— Сейчас скажу… — И я приосанился. Так я лучше выглядел. Прическа, правда, была не то «нас бомбили — я спасался», не то «без слез не взглянешь», но так утверждала моя жена, а я ей не верил в этом вопросе.
— Тоня, — я говорю, — знаешь, почему теперь нет такой болезни, как оспа?
— Знаю, — отвечает, — так ведь прививки…
— Ну правильно, а кто их изобрел?
— А мне почем знать?
А я говорю:
— Считается, что их изобрел английский врач Дженнер.
— Ну и что?
— А то, что он не изобрел, а взял наблюдение одной бабки, которая заметила, что коровы, которые переболели оспой и остались живы, заражают других коров, и те после этого не болеют вовсе.
— У какой бабки? Как фамилия?
— Фамилии история не сохранила.
— Ну и что? — сказала Тоня.
— История не сохранила, а люди перестали болеть. Так что люди перестали болеть не от профессора Дженнера, а от безымянной бабки. Как ты считаешь, кто кого облапошил?
— Понятно, — сказала Тоня. — Не пойму, куда ты клонишь.
— Вот куда, — говорю. — Когда я додумался, что рак, раковые клетки можно бить резонансом…
— Так ведь не ты додумался, а Сапожников?…
— А не все одно… Я разговаривал с онкологом. Когда я растолковал ему что к чему, я увидел, что он понял. Ну что, будете этим заниматься? — спросил я. А он мне знаешь что ответил?
— Нет…
— Все правильно… Но наука пошла другим путем. И я ему говорю. — Какой путь… какой путь? — А вы что сами-то, застрахованы? А мать ваша застрахована? От рака? — Он ничего не ответил и перевел разговор, — и дальше говорю. — Тоня, ты хотела бы спасти мир?
— От эпидемии?
— Не только от эпидемии. Достоевский утверждал, что мир спасет красота.
— А что? — сказала Тоня. — Шикарно было бы.
— Я почему-то верю, что теперь у тебя все получится. А если твою фамилию никто не узнает?
— А на хрена мне?
— Тогда подкинь эту идею своему профессору.
— Если он поверит — поверят и другие.
— Почему?
— Потому что он открытие припишет себе. Вот поверят ли только… Сомневаюсь…
— А не сомневайся! — сказала Тоня. — Сделаю разрез повыше — поверят.
— Тоня, тебе цены нет, — сказал я.
— А я знаю, — сказала она.
Все сходилось. За исключением нескольких деталей все сходилось. Но окончательно все сошлось однажды на улице. Я встретил Апостола из киногруппы, который, как и я, любил песню о Прасковье.
Была весна. Снег в городе почти стаял. Зима кончалась, и на балконах и карнизах хлопотали необразованные воробьи, такие пушистые маленькие динозавры, которых тоже пытались истребить — хотя и не у нас — на основании научных методов своего времени, но вот они живы и подтверждают одно наблюдение, сделанное юмористом, что «редких животных записывают в Красную книгу, а часто встречающихся животных — в книгу о вкусной и здоровой пище».
Я увидел, что киноапостол идет хмурый. Я поинтересовался — в чем дело? Он сказал, что Тоня меня «несет».
— За что? — в свою очередь, спросил я.
— Ей передали, что ты против того, чтоб она играла роль в твоем сценарии.
— Кто передал?
— Да режиссер… Как его?…
— Ефим Палихмахтер?
— Ах ты Палихмахтер! — сказал Апостол.
— Такой фамилии нет. Я ее выдумал. Я всегда выдумываю, когда вспоминаю слово «степь».