Мятеж

- Заседание началось, товарищ?

А там уже после переклички дробят комиссии.

- Товарищи, я предлагаю создать карательный орган с расширенными полномочиями!

- Чрезвычайный, Губернский Военный Революционный Трибунал.

- Таких не бывает.

- Дело не в словах.

- Намечайте кандидатуры членов расширенной Чрезвычайной Комиссии.

- Это дело фракции.

Беспартийные столь же единодушны.

Здесь играет золотой виноград, покрываясь легчайшим пушком, туманится от дыхания и суматохи воздух, пылеет, словно из этой огнеупорной, выкипячивающей власть колбы, идет обильный пар.

Третья.

Но уже несколько секунд, все глаза, а их блеска хватило бы на сильнейший прожектор, скрестились за стульями президиума, там, где происходит какое-то шевеление, и за вдруг мелькнувшими красными чакчирами, принесшими серебряный звон, после появления необычайно резкого белого, отороченного черным, лица рухнул Дом Труда. Да, да, он рухнул; да, да, все собрание развалилось; люди, выскочив с мест и вытянув руки, начали вакханалию вытянутых рук; разнеслось, и не только разнеслось, но и оглушило мозги, скальпируя и трепанируя черепа.

- Бр-ра-во!..

- У-р-ра-а!..

Захлестнув слова, вытянутые руки забились, утопая в собственном плесканьи, грохоте и в гуле, идущем от рушащихся стен.

Однако, после краткой вечности, дом начал восстанавливаться, и восстанавливался он со свистящим и шипящим ревом, как будто все атомы, воссоединяясь, подняли эту кутерьму, направляясь на указанные природой орбиты.

- Т-с-с.

- Тсш-ш...

Тогда раздался обыкновенный, человеческий слабый голос:

- Товарищи, слово предоставляется т. Северову, которому, вместе с доблестными маратовцами, мы обязаны победой над белогвардейским мятежом.

Зал обвалился. Ахнуло влажным паром, криком, и дробная пыль аплодисментов покрыла снова, постигшее участников заседания, несчастье. Но они улыбаются, они смеются, они, очевидно, рады. Только поэтому чернявый (на лице преобладала бледная белизна) человек осмелился выступить вперед, кланяться, прикладывать руку к левому карману замшевой серой куртки и, когда волна, чуть было не снесшая всех этих людей и его самого, спала, то чернявый человек выступил и пустил по залу глухой, гнусавый голос, вдруг принесший весть о том, что есть холод, сырость и бред. Впрочем, сырость и бред обрывались знаками препинания.

- Меня не за что благодарить...

геройски дрались наши славные маратовцы, которыми пытался руководить мой помощник т. Силаевский, значительно больше чем я...

кроме того, мы многим обязаны великолепным маневрам в городе, прошлой ночью...

произведенным...

моряками Черноморского флота под командованием т. Болтова и 1-м баталионом Советского имени Марата полка, под командою т. Лысенко...

Вероятно, спасаясь от грохота, Северов отшатнулся и пожал руку Лысенко, малолицого и маленького (сбрил человек бороду), председательствовавшего на собрании.

- Но меня подмывает...

мне больше всего хочется быть правдивым, редко говоришь правду, особенно трем стам человек сразу...

итак, ради торжества правды, я же, со своей стороны больше всего признателен самим белогвардейцам, сумевшим легко и нежно доставить нам недорогие лавры...

Вы смеетесь, думая, что я иронизирую? О нет, я гораздо более серьезен, чем думаете вы, я добросовестнее...

Вы смеетесь? Я добросовестен настолько, чтобы считать нужным чествовать рукоплесканиями белогвардейцев. Все время в прошлую, кошмарную несомненно для вас ночь, я давил в себе одну мысль, мне казалось, что если я ее выскажу даже себе, то противник тоже узнает о ней. Ему, зависимо от меня (вы конечно не понимаете этого сложного ощущения), придет та же опасная для нас мысль...

я думал об артиллерии...

Правда, я отлично знаю, что стоит в гражданской войне при сражении в городе артиллерия, но, ей-богу, я не плохо знаю доблестную нашу армию и размеры паники, которая может ее охватить при мысли о возможном перевесе. Не понимал я и не понимаю до сих пор, с другой стороны, почему наши очаровательные моряки не пустили в ход орудий со своих судов. В результате сплошное недоразумение. Белогвардейцы именно поэтому не догадались о возможности разоружить моряков и свезти на берег их пушки. Впрочем - это секрет полишинеля, - речные пароходы не выдержали бы ни одного, выстрела, с них произведенного...

и благодаря этому, вы принесете гекатомбу из прапорщиков богу революции...

они поистине великолепны, эти наши белые благодетели, которые позволяют нам кичиться раздутой непобедимостью. Я говорю несколько постные вещи. Чепуха! Я, друзья, предлагаю сделать нечто более значительное...

почтить память полковника Преображенского вставанием.

Северов посмотрел в ряды и увидел как от последних его слов шатнулись слушатели назад, слегка запрокидывая, еще недоуменные, но уже сердитые лица.

- То, что я говорю, - не глупый голословный цинизм на предмет вашего раздражения, а глубокая и горестная правда...

полковник Преображенский, - отец горячего революционера, которому, и ему одному в конце-концов, обязаны вы тем, что слушаете мою победоносную и, главное, откровенную речь. Вы сидите и будете сидеть стоеросовые, а...

(Слова шли полые, вдруг вырвавшись из понимания.)

- а вам принесена огромная жертва, значительно глубже, чем обычное в наше время: отцеубийство...

Калабухов...

Сын полковника Преображенского...

То-то мы научились отцов убивать! Калабухов ведь не помнит, вероятно, отца, занятый войной с чехо-словаками, но теперь я послал ему сообщение и он вспоминает и вспомнит...

Себя.

Отец - предлог. Но что вы предложите взамен преступлений Калабухову?

это нелепое заседание и ваше спасение? Не много, любезные!

(Слова наполнялись и твердели, Северов слышит ими производимый шум.)

- Мне же самому, - привожу это не более как иллюстрацию состояния моего друга Калабухова, - мне надоело это барахтанье поверх кровавой лужи, надоело сознавание себя ходящим беспрепятственно по поверхностному натяжению революционной Тивериады. Скучно это... Скучно это, главным образом, потому, что Тивериада мелководна и не поглощает, даже если в нее провалиться. А вы ничего не понимаете, - принесли в жертву огромную личность вашим тупым лицам, вашему скудоумию...