Белая береза

- А ты, Сергей Михайлович, как мне доложили, уже готовишься наступать?

- Так точно, товарищ генерал!

- Одобряю, что не ждешь приказов, - сказал Бородин. - Да, как мы ни отступали, а мысль о наступлении всегда жила в наших сердцах. Всегда! А если так, то морально мы давно готовы к контрнаступлению. Материальная же подготовка не займет у нас много времени. О новых частях и говорить нечего: они могут вступить в бой с марша. А вот немецкие стратеги всего этого и не знают. Они заучили одно: переход от обороны к контрнаступлению - трудное, сложное дело. Но они скоро узнают, что нам под силу любые трудные дела. И они еще будут проклинать свое чванство!

Бородин замолчал скорее всего от слабости, но нетерпение Озерова было так велико, что он все же не удержался и вскоре напомнил:

- Вы упомянули о новых частях, товарищ генерал...

- Да, да, именно об этом я и хотел говорить, - ответил Бородин и, притянув к себе Озерова за рукав, прошептал: - Знаешь, сколько войск подошло? Как в сказке: видимо-невидимо!

- Да где же они, товарищ генерал?

- По всем тыловым деревням и лесам.

- Когда же подошли?

- Сосредоточиваются уже больше недели.

Озеров разгорячился, вскочил с места.

- Сейчас пойдешь в штаб, - сказал Бородин. - Там тебя ждут представители одной свежей дивизии, которой ты должен уступить часть своих позиций. Говорят, солдаты у них - залюбуешься, как от одной матери! Твои земляки.

- Товарищ генерал, это правда? Разрешите идти?

- Погоди, - остановил его Бородин и вдруг приподнялся на локте. - Вот что, у них в дивизии вдвое больше, чем у нас, людей, и это может вызвать у некоторых наших командиров неверные выводы для нашей дивизии... Чепуха! Сущая чепуха! Их не били, а нас били! А, как известно, за битого двух небитых дают. Простая арифметика. Выходит, количество личного состава в наших дивизиях можно считать абсолютно равным. Но у них нет боевого опыта, у нас он довольно большой. Мы гвардия! Так-то!

Но тут же Бородин опять лег, попросил Озерова на минутку присесть у кровати и некоторое время смотрел мимо командира полка с неожиданной грустной сосредоточенностью. Озеров понял: комдив думает о чем-то таком, что никогда прежде не занимало его думы.

- Хвораю я, - сказал Бородин вдруг таким тоном, каким мог бы сказать жене, и даже не постеснялся жалобно поморщиться. - Креплюсь, а толку мало. Тяжеловато мне стало в строю. Очень хочется хотя бы немного пройти на запад, да видно не смогу...

В тягостном смущении Озеров опустил голову.

- Еще поправитесь, товарищ генерал...

- Теперь иди, - сказал Бородин. - И знай, скоро тебя вызовут в штаб армии. Я хочу передать дивизию в твои руки.

XVIII

Под вечер в полк неожиданно вернулся сержант Олейник. Двадцать дней провалялся он в полевом госпитале, лечась от разных недугов. За это время он многое передумал о превратностях человеческой судьбы.

В госпитале раненые солдаты рассказывали множество случаев из боевой жизни. Почти все они утверждали, что в бою не думают о смерти. Один даже сказал совсем серьезно:

- Хочешь жить - воюй без страха!

- А как же ранило? - спрашивал Олейник каждого рассказчика.

- А это случайно вышло, - отвечал почти каждый.

И действительно, из рассказов солдат выходило, что все они получили ранения случайно. Но тут Олейник задавал каверзный вопрос:

- А убитые были?

- Были и убитые...

Из дальнейших рассказов выходило, что и погибали люди случайно, а не потому, что нельзя было не погибнуть: то из-за своей неосторожности, то из-за боязни, то из-за ребяческого бахвальства удалью...

Такие рассказы Олейник считал глупыми.

Из всех разговоров с ранеными, после долгих размышлений, он сделал только один грустный вывод: все зависит от судьбы, что положено ею - то и будет... "Э-э, да дьявол-то с ним! - как-то вдруг подумал он в госпитале. - Не буду я больше спасаться! Будь что будет!"

Успокаивала еще одна мысль: по расчетам Олейника, и воевать-то оставалось совсем недолго. Правда, в ноябре немцы двигались гораздо медленнее, чем в октябре, чем все лето. Все раненые, прибывшие с передовой, уверяли, что наши войска успешно отбивают вражеские атаки, что немцам приходится туго. Но Олейника не могли смутить, как он считал, такие хвастливые разговоры. Он чувствовал, что нашим тоже приходится не легко, все везут и везут с фронта раненых. А мало ли убитых остается на полях боев? Из коротеньких военных сводок трудно было понять, где сейчас проходит линия фронта под Москвой, но Олейник догадывался, что немцы подходят к столице с трех сторон. Олейник не верил, что наши войска смогут выдержать. Он считал: еще немного, и наша оборона лопнет, и немецкие войска хлынут к Москве. И тогда, конечно, закончится война. Значит, недолго и ждать, что скажет судьба... С такими мыслями Олейник и отправился на передовую.

Тишина на фронте была разгадана Олейником совсем не так, как всеми солдатами на передовой. "Значит, подтягивают силы, - подумал Олейник о немцах. - Скоро решится дело". И Олейник невольно попытался представить себе невеселую картину жизни своего взвода. Все солдаты обессилели от бесконечных боев, одичали от страха; грязные, унылые, пропахшие потом, землей, кровью и разной гнилью, ползают они по своим темным норам, что-то делают по привычке, не понимая существа дела, и с ужасом прислушиваются к тишине, каждую секунду ожидая гула и грохота над собой...

В штабе дивизии, куда Олейник прибыл с группой выздоровевших бойцов, его без всяких возражений вернули в полк Озерова. В полк он отправился со случайным попутчиком - солдатом из батальона Шаракшанэ, который оказался по каким-то делам в штабе дивизии. На восточной окраине деревни Талица, где находился командный пункт полка, попутчик остановился, потер варежкой правое ухо, спросил:

- Вам в штаб надо, товарищ сержант? Или завернем на минуту к бане?

- Почему к бане?

- А тут сейчас много людей из нашего батальона, - пояснил попутчик. Моются. Может, и ваши друзья есть... Вон она, баня! - Попутчик махнул варежкой на север от дороги, в просторную низину, где за тонким кружевом заиндевелых ив виднелся угол дома и голые стропила полуразрушенных надворных построек. - Здесь у нас хозрота стоит. Когда я уходил, наши уже потянулись сюда.

- Давай завернем, - решил Олейник.

Дорожка стекала в низину, повиливая среди кустарничка. Выйдя на открытую поляну, Олейник увидел впереди себя человека в белом, но изрядно загрязненном полушубке, с пистолетом у пояса. Он, должно быть, только что вылез на дорожку. Он смотрел в южную сторону и молча взмахивал шапкой.

- Вот это и есть Дубровка, командир вашего взвода, - сказал попутчик; за дорогу он успел рассказать о переменах в роте, где служил Олейник. Хороший парень. Храбрец и умница.

Вся низина, на которую вышел Олейник, была истоптана множеством ног. Вдали по ней ползла группа солдат, оставляя позади себя в снегу глубокие, извилистые борозды. Давая им какой-то знак, гвардии старший сержант Дубровка еще раз помахал шапкой. От цепи солдат долетело:

- Впере-е-од!

Солдаты почти разом поднялись и, не скучиваясь, быстрым шагом пошли по низине, в сторону командира взвода, на ходу вскидывая винтовки.

- Живе-ей! - закричал Дубровка.

Солдаты прибавили шаг, а затем дружно бросились вперед, и над низиной загремели их голоса, сливаясь воедино:

- Ура-а... ра-а-а!

Это был случай, когда самое понятное, что делали солдаты, оказалось для Олейника совершенно непонятным...

Олейник подошел к Дубровке и доложил о себе.

- Знаю, знаю, - сказал Дубровка. - Слыхал о тебе. Хорошо, что вернулся в свой полк. Только теперь называй себя не сержант, а гвардии сержант! Заслужил! А мы вот... видишь, что делаем?

Пока они разговаривали, солдаты выбежали к дороге. От них отделился один, высокий, могучий, и бросился к Дубровке.

- Вот и гвардии сержант Лопухов, - сказал Дубровка. - Знаешь?