Страна желанная

Тогда вдруг появлялся Василий Квашнин и ловил вожжами лейтенанта. Он набрасывал петлю на его длинную гусиную шею, но лейтенант визжал и извивался, и Квашнин никак не мог затянуть петлю. Тут на него кидался нивесть откуда взявшийся краснорожий сержант, и Квашнин валился на землю. С неба начинал падать густой снег. Он падал белой шуршащей завесой. Внезапно из-за снежной завесы выскакивали партизаны и впереди них — отец. Партизаны кидались на помощь богатырям. Они сражались с солдатами лейтенанта Скваба и с краснорожим Даусоном. Солдаты громко топали ногами, обутыми в тяжёлые ботинки. На длинных ногах лейтенанта надеты были такие же тяжёлые с гвоздями на подошвах ботинки, и отец бил по ним богатырской палицей. Он бил долго и сильно, и глухой звук его ударов отдавался в лесу. От него неприятно свербило в ушах… Глебка завертел головой, чтобы избавиться от этого назойливого стука, и заворочался на лежанке. Потом, ещё сонный, чуть приоткрыл слипающиеся глаза. Буян, лежавший у порога, поднял голову и, навострив уши, беспокойно заворчал.

В сторожку глядела белолицая луна. На полу вытянулась большая угловатая тень стола. Кто-то стучал в окно. Впрочем, может быть, это только почудилось. Может быть, он всё ещё спит, и это продолжение сна. И во сне — батя и богатыри. Такой длинный, хороший сон… Глебка закрыл глаза и, вздохнув, повернулся на другой бок.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. КРОВЬ НА СНЕГУ

Путь был дальний и нелёгкий. Передовым шёл Шергин. Он уже бывал в этих местах, разведывая местоположение вражеского бронепоезда и подходы к нему. Теперь он вёл обходную колонну уверенно и быстро.

Он двигался бы ещё быстрей, если бы не знал, что идущим следом за ним красноармейцам не поспеть за лыжниками-партизанами.

Маршрут строился так, чтобы обходить деревни стороной и двигаться лесами, глухоманью, целиной, никому не попадаясь на глаза, не обнаруживая движения колонны. По этой же причине строго запрещено было разводить на стоянках костры.

А зима была, не в пример предыдущему году, сурова и обильна снегами. В январе, когда ходили в рейд по тылам интервентов на Большие Озерки, ночью мороз доходил до сорока трёх градусов. Теперь стужа спала, но всё же было за двадцать и на полуторасуточном марше без горячей пищи, без кипятку, без костров легко было обморозиться. Красноармейцам без лыж было несравнимо тяжелее двигаться снежной целиной. Вот почему шедший передовым Шергин старался сдерживать скорость движения партизан.

Но особенно медлить и задерживаться тоже нельзя было, так как к разъезду четыреста сорок восьмой версты — месту стоянки вражеского бронепоезда — нужно было подойти к вечеру, чтобы успеть всю операцию провести до восхода луны.

К вечеру лыжники всё же порядочно оторвались от пешеходов. На подходе к цели Шергин остановился в густом ельнике и, послав двух партизан на лыжах назад для связи с красноармейской колонной, стал поджидать её. Он волновался и украдкой поглядывал на часы, прикидывая, сколько он ещё может ждать. Поздним вечером вернулся один из лыжников-связных и сообщил, что колонна подойдёт примерно часа через полтора. Шергин нахмурился. Столько ждать было невозможно. Он принял решение начинать операцию и послал нового связного к командиру колонны, чтобы поторопить его. Тем временем подошли трое разведчиков, высланных несколько ранее на разъезд для того, чтобы уточнить, на каком пути стоит бронепоезд. Переговорив с ними, Шергин разделил партизан на группы по четыре-пять человек, вывел их из ельника и двинулся к разъезду. Сам Шергин шёл с одной из подрывных групп. Их было несколько. Одна должна была взорвать железнодорожное полотно впереди бронепоезда, другая — позади и уйти с разъезда. Особая группа, с которой продвигался Шергин, должна была подорвать поездные орудия крупного калибра. Несколько небольших отрядов прикрывали работу подрывников. После взрыва полотна они должны были присоединиться к остальным партизанам и вместе с ними вести бой с командой бронепоезда и орудийной прислугой до подхода красноармейской колонны.

Каждый партизан имел свою задачу и хорошо знал её. Рассредоточившись, отряд бесшумно двигался к разъезду, огни которого служили верным ориентиром.

— Не ждут гостей, — сказал Шергину подрывник Сергеев, скользивший рядом с ним по светившемуся в темноте снегу.

— Это наш козырь, — усмехнулся Шергин. — А теперь, ребята, рты на замок.

Он снял лыжи, лёг на снег и осторожно пополз к тёмной линии вагонов бронепоезда. Партизаны его группы следовали за ним. Неподалёку от полотна натолкнулись на занесённые снегом шпалы. Сергеев с мешком взрывчатки за спиной пополз дальше, остальные залегли за шпалами.

Спустя несколько минут Сергеев вернулся, но уже без мешка. Он тяжело дышал и, несмотря на мороз, лицо его лоснилось от пота.

— Ну, теперь держись, — зашептал он взволнованно и торопливо. — Рванёт как следует быть…

Он едва успел выговорить это, как воздух дрогнул и, сжавшись в тугой ком, с громом прокатился над головами прижавшихся к земле партизан. Оглушённые взрывом, они вскочили на ноги и побежали вперёд. На развороченном полотне громоздились рваные угловатые плиты брони, вагонные оси, колёса, опутанные обрывками проводов. Толстый орудийный ствол стоял торчком, уставясь дулом в тёмное небо. Второе орудие лежало на боку, зарывшись стволом в снег.

— Чистая работка, — крикнул Сергеев, пнув ногой орудийный ствол.

— Подходяще, — кивнул Шергин. — Только это ещё полдела.

Он поднял голову, точно прислушиваясь к чему-то или ожидая какого-то сигнала. И тотчас почти одновременно раздались слева и справа два сильных взрыва. Это партизаны подорвали железнодорожное полотно за выходными стрелками позади и впереди бронепоезда. Яркие вспышки взрывов осветили разъезд, но в следующее мгновенье он снова погрузился в непроглядную чернильную тьму. Наступила минутная тишина. Потом тьма наполнилась криками, топотом бегущих ног, выстрелами, трескучими разрывами гранат. Партизанам дана была инструкция — каждому шуметь за десятерых, чтобы скрыть малочисленность нападающих, и они ревностно следовали этой инструкции.

На запасном пути запылала теплушка-каптёрка и приторно-удушливый дым, отдающий жжёным сахаром, поднялся к чёрному небу густыми, тяжёлыми клубами.

Где-то в хвосте бронепоезда начал бить длинными очередями пулемёт. Шергин, который стрелял по американцам, перебегавшим от теплушек к большому пакгаузу, остановился и с тревогой посмотрел в ту сторону, откуда нёсся захлёбывающийся стрекот пулемёта. Там действовала небольшая группа молодых ребят, только недавно вступивших в отряд. Должно быть, они напоролись в темноте на пулемёт.

— У кого гранаты есть? — спросил Шергин у окружавших его партизан из подрывной группы.

Оказалось, что на всю группу осталась одна лимонка, находившаяся в кармане Шергинского полушубка. Шергин сказал негромко:

— Что ж, раз такое дело, обойдёмся и одной. Сергеев, бери ребят, беги в хвост поезда и открывай огонь по пулемёту. Да смотри, так укройся, чтобы он тебя достать не мог. Мне надо только, чтоб он с вами завязался, а я тем временем обойду разъезд, перебегу пути и с тыла гранатой его ударю. Понял?

— Понял, — проворчал Сергеев. — Дай мне гранату. Увидишь, враз подорву. Я как кошка в темноте вижу.